Брюс Перри - Мальчик, которого растили как собаку

— Вот и хорошо. Ты можешь поесть это, — сказала Сэнди. Она подошла ко мне с пластиковыми овощами открыла мне рот, чтобы «покормить». Потом она отыскала какое-то покрывало и набросила на меня. Во время этого нашего первого сеанса терапии она подходила ко мне, ложилась на меня, трясла, открывала мне рот, глаза, а потом снова отходила и снова бродила по комнате, как будто что-то искала, почти каждый раз она возвращалась с игрушкой или еще с чем-нибудь. Она не изображала, как ее ранили, она вообще ни разу не сделала этого за все время, пока я с ней работал, но часто говорила: «Так будет лучше для тебя, детка».

Пока она продолжала командовать мной, я исполнял все, что она хотела: не говорил, не двигался, не вмешивался, не прерывал. Ей нужно было полностью контролировать это свое представление-воспоминание. И, как я начал понимать, такой «контроль» был необходим, чтобы помочь ее исцелению.

Из всех определяющих элементов травмы один может оказаться настолько травматичным, что у человека (особенно у маленького, особенно у девочки) нет другой возможности помочь себе, кроме как перестать контролировать события, ощутить невозможность что-то сделать и свою полную беспомощность. В результате восстановление контроля может оказаться важным фактором в процессе исцеления. Яркий пример — проведенные Мартином Селигманом и его коллегами экспериментальные исследования феномена, получившего название «демонстративная выученная беспомощность». В эксперименте были использованы пары крыс, которых помещали в отдельные, но прилегающие одна к другой, клетки. В одной клетке крыса для получения пищи должна была нажать на рычаг, причем после того, как она это делала, сначала получала удар током. Конечно, для крысы это был шок, но со временем, поняв, что после удара током она получит пищу, крыса стала толерантной. Крыса знала, что получает удар током только в тот момент, когда нажимает на рычаг, поэтому у нее был какой-то контроль над ситуацией. Как мы уже выяснили, с течением времени предсказуемый и поддающийся контролю стрессор менее сильно воздействует на нервную систему, а толерантность увеличивается.

А во второй клетке крыса тоже имела возможность нажать на рычаг для получения пищи, но получала удар током не в этом случае, а каждый раз, когда нажимала на рычаг соседняя крыса. Другими словами, вторая крыса понятия не имела, когда получит удар и не контролировала ситуацию. Крысы этой группы приобрели не толерантность к стрессу, а, напротив, сверхчувствительность. В нервной системе обеих крыс можно увидеть существенные изменения: здоровые (полезные) изменения — у одной, расстройство и повреждения — у другой. У животных, которые не могут контролировать шок, часто бывает язва, они теряют в весе, их иммунная система находится в постоянной опасности, что делает их более подверженным болезням. К сожалению, даже когда ситуация изменяется и крысы получают возможность контролировать удары током, животные, которые длительное время не имели возможности этого делать, становятся слишком испуганными, чтобы исследовать клетку и попробовать найти способ помочь себе. Такой же уровень деморализации и покорности можно часто видеть у людей в состоянии депрессии; исследователи все больше связывают риск депрессии с количеством неподконтрольных (неуправляемых) стрессовых событий в детстве. Не удивительно, что посттравматические стрессовые расстройства психики часто сопровождаются депрессией.

В результате установления связи между контролем и привыканием, а также между отсутствием контроля и сенсибилизацией, для восстановления от последствий травмы необходимо, чтобы жертва вернулась к ситуации, которую можно определить как предсказуемую и безопасную. Наш мозг старается осмыслить травму таким образом, чтобы мы могли выработать толерантность к ней, представляя ситуацию не такой, в которой мы совершенно беспомощны, а такой, в которой мы имеем возможность что-то сделать для своего спасения.

Именно это и делала Сэнди, заново проигрывая свои воспоминания. Она контролировала наше взаимодействие, чтобы каждый раз просчитать возможный стресс. Подобно врачу, который, назначая лекарство, старается сбалансировать его полезное воздействие и побочные эффекты, Сэнди регулировала свои встречи со «стрессом» этой странной игрой. Ее мозг толкал ее к созданию более «терпимого» образца стресса; такого предсказуемого образца, который она могла бы должным образом классифицировать и забыть о нем. Ее мозг старался через проигрывание ситуации сделать травму чем-то предсказуемым и, в конечном счете, даже чем-то скучным. Повторение одного и того же паттерна — вот ключ к этой возможности. Повторяющиеся по определенному образцу стимулы ведут к привыканию, в то время как хаотичные нечастые сигналы продуцируют сверхчувствительность.

Чтобы восстановить равновесие, мозг старается успокоить сверхчувствительную память о травме, толкая нас к повторяющимся маленьким «дозам» воспоминаний. Он ищет способ, как заставить сверхчувствительную систему развить толерантность. И во многих случаях это работает. Сразу после стрессового или травматического события нас преследуют навязчивые мысли: мы все время думаем о том, что случилось, нам это снится, мы часто рассказываем (и пересказываем) об этом нашим друзьям и любимым. Дети будут проигрывать события, рисовать их и видеть их отражение в своих повседневных взаимодействиях. Чем тяжелее была травма, тем труднее будет вылечить сверхчувствительность и все связанные с ней воспоминания.

Проигрывая события вместе со мной, Сэнди пыталась развить толерантность к своим ужасным воспоминаниям. Она контролировала ситуацию в процессе игры, и этот контроль позволял ей смоделировать выносимый для нее уровень страдания. Если страдание было слишком сильным, она могла перенаправить нашу игру, что она часто и делала. Я не пытался вмешаться в этот процесс или подтолкнуть ее вспомнить что-то после того первого раза, когда мне необходимо было это сделать, чтобы оценить состояние девочки.

В первые месяцы нашей с Сэнди работы каждая встреча начиналась одинаково: в молчании. Она брала меня за руку и вела на середину комнаты, тянула меня вниз и жестом показывала, что я должен свернуться в положении связанного барашка. Она начинала исследовать комнату, бродила туда-сюда, возвращаясь ко мне. В конце концов, она подходила и ложилась мне на спину. Она начинала что-то тихо и неразборчиво говорить и качаться. Я уже знал, что не нужно вмешиваться или менять позу. Я позволял ей полностью контролировать происходящее. И это разрывало мое сердце.

Реакции детей, которые перенесли травму, часто бывают поняты неправильно. Так было и с Сэнди при ее общении с опекунами. Когда мальчик или девочка попадают в какие-то новые обстоятельства или новую семью, это всегда стресс, а поскольку дети, перенесшие травму, часто происходят из семей, в которых хаос и непредсказуемость являются чем-то «нормальным», они могут испытывать страх в спокойной и безопасной ситуации. Стараясь взять под контроль хаос, возвращение которого им кажется неизбежным, они будто специально провоцируют его, чтобы чувствовать себя в привычных и предсказуемых условиях.