Уильям Джемс - Психология

Из сказанного легко увидеть, что непосредственное применение волевого усилия есть чисто психический факт: вся внутренняя борьба, переживаемая нами при этом, есть чисто психическое явление; вся трудность, которую нам приходится преодолевать при волевом акте, заключается в стремлении сделать известный психический элемент господствующим в области сознания, — короче говоря, все дело заключается в идее, на которую направлена наша воля и которую мы удерживаем, так как в противном случае она ускользнет от нас. Весь подвиг волевого усилия состоит в том, чтобы вынудить у нас согласие на господство определенной идеи в области нашего сознания. Единственное назначение усилия — в достижении такого согласия. Достигнуть же его можно только одним путем: надо задержать в области сознания то соображение, которое должно вызвать в нас согласие, и не давать этому соображению ускользнуть, пока оно не заполнит всю область сознания. <���…> Если данное представление или соображение так или иначе связано с какими-то движениями нашего тела, то, допуская после некоторых усилий его присутствие в области сознания, мы тем самым совершаем то, что называется произвольным движением. В этом случае природа «следует по пятам» за нашим внутренним волевым процессом, немедлено воплощая наши помыслы в движении тела. Как жаль, что она не оказалась еще великодушнее, не подчинила непосредственно нашей воле и перемены в остальном внешнем мире!

Описывая разумный тип решимости, мы заметили, что к нему относятся обыкновенно те случаи, в которых мы подыскиваем для предстоящего действия аналогичный поступок в прошлом. Впрочем, когда мы должны на основании прежних опытов задержать действие, вся изворотливость нашего ума тратится на то, чтобы подыскать благоприятный случай, якобы аналогичный данному, в котором действие не задерживалось, и таким путем, потворствуя нашим страстям, мы санкционируем предосудительное действие. Как много оправданий находит пьяница для выпивки в минуты соблазна! То перед ним новый необыкновенный род вина, который необходимо попробовать как явление, знаменующее шаг вперед по пути умственного прогресса; тем более оно уже разлито по рюмкам — не за окно же выливать его! Да, наконец, и кругом все пьют — не пить в их присутствии прямо невежливо! Или оказывается, что вино хорошо от бессонницы; что оно придаст бодрости, как раз на столько, чтобы окончить к сроку работу; что на дворе очень холодно, а потому необходимо выпить; что нынче праздник — Рождество Христово; что вино подбадривает, и потому, выпив, можно с гораздо большей решимостью дать зарок больше не пить; что одну-единственную рюмочку в последний раз можно выпить; что одна не считается и т. д. Одно только представление остается без внимания — «пьяница». Поклонник Бахуса старается как можно скорее выкинуть его из головы, если оно случайно придет ему на ум. Но это представление поражает воображение человека, когда приятные доводы в пользу выпивки стушевываются перед страшной перспективой стать пьяницей, тогда нередко наклонность к вину быстро пропадает. Усилие, с помощью которого удается постоянно удерживать перед собой страшное представление «пьяница», — именно это усилие и избавляет человека от нравственного падения.

Итак, роль усилия везде та же: оно задерживает и делает господствующим в нашем уме то представление, которое само по себе непременно ускользнуло бы из области сознания. Такое усилие слабо и вяло, когда произвольное течение мыслей стремится к подъему, или велико и стремительно, когда произвольное течение мыслей клонится к упадку. В первом случае усилие должно задерживать повышенную активность воли, во втором — возбуждать пониженную активность воли. У истомленного моряка, потерпевшего кораблекрушение и плывущего на обломках судна, активность воли понижена. Ссадины на руках его болят, организм истощен до последней степени, он с наслаждением лег бы и заснул, а между тем надо править парусами, чтобы плыть вперед. Страшный вид моря, готового каждую минуту проглотить его, удерживает его от соблазна «соснуть». «Лучше пострадать еще немного, — говорит он себе, — чем гибнуть в море!» И последнее соображение одерживает верх над соблазнительным желанием отдохнуть. Иногда бывает наоборот: мысль о сне не идет на ум, и только при помощи больших усилий удается заснуть. Если человек, страдающий бессонницей, начнет безучастно созерцать беспорядочную смену идей в своем сознании, стараясь ни о чем не думать (что возможно), если начнет про себя медленно и монотонно произносить букву за буквой из какого-нибудь текста Священного писания, то почти всегда это оказывает надлежащее физиологическое действие и сон наступает. Только трудно сосредоточивать внимание на впечатлениях, не представляющих никакого интереса. Мышление, сосредоточение внимания на определенных представлениях — вот единственный связанный с моральным усилием акт, общий и для здоровых лиц, и для сумасшедших, и для людей с повышенной, и для людей с пониженной активностью воли. Большинство маньяков сознают нелепость своих мыслей, но не могут от них отделаться вследствие их неотразимости. Разумный образ мыслей по сравнению с дикими фантазиями представляется им таким бесцветным, прозаически-трезвым, что у них не хватает духу сказать себе: «Пусть этот взгляд на вещи сделается моим постоянным миросозерцанием». Но при достаточном усилии воли, говорит Ви-ган, таким людям удается на время взвинтить себя и внушить себе, что нелепые фантазии, связанные с расстройством мозга, не должны больше приходить на ум. <���…>

Итак, мы приходим к выводу, что в волевом процессе опорным пунктом, на который воля непосредственно направлена, всегда бывает известная идея. Существует группа идей, которых мы смертельно боимся и потому не даем переходить выше порога сознания. Единственное сопротивление, какое может испытывать наша воля, — это сопротивление подобных идей, когда мы хотим насильно вовлечь их в область нашего сознания. Стремление удерживать в области сознания подобные идеи, и только оно одно, и составляет внутреннюю сторону всякого волевого акта.

Вопрос о свободе воли.Выше мы заметили, что при волевом усилии нам кажется, будто в каждую минуту мы могли бы сделать это усилие большим или меньшим по сравнению со сделанным нами. Другими словами, нам кажется, будто усилие не зависит постоянно от величины сопротивления, которое оказывает известный объект нашей воли; будто по отношению к окружающим обстоятельствам (к мотивам, складу характера и т. д.) оно представляет то, что на математическом языке называется независимой переменной. Если степень усилия представляет независимую переменную в отношении к окружающим условиям, то наша воля, как говорится, свободна. Если же, наоборот, степень усилия есть вполне определенная функция, если мотивы, которые должны влиять вполне точным образом на наше усилие, оказывающее им равное противодействие, если эти мотивы были предопределены от вечности, то воля наша несвободна и все наши действия обусловлены предшествующими действиями. Таким образом, вопрос о свободе воли чрезвычайно прост: все дело сводится к определению степени усилия внимания, которым мы можем располагать в данную минуту. Находятся ли продолжительность и интенсивность усилия в постоянной зависимости от окружающих условий или нет?