Андрей Курпатов - 21 правдивый ответ. Как изменить отношение к жизни

Так постепенно жизнь Екатерины наладилась, хотя, конечно, на дочку она обиделась, зятя за человека считать перестала, а муж — что муж? — «каким ты был, таким ты и остался». А дети — пока только дети, с ними по душам не поговоришь, переживаний им своих не откроешь. В целом, Екатерина добилась психологической самоизоляции в большой семье. Но настоящее несчастье, как это обычно и бывает, пришло оттуда, откуда его никто не ждал. Младшая из двух внучек Екатерины погибла в дорожно-транспортном происшествии. Семилетняя девочка перебегала дорогу, и когда водитель ее заметил, было уже поздно.

Мы, как правило, редко замечаем свои хронические стрессы, поскольку их действие растянуто во времени и мы успеваем к ним привыкнуть, все-таки компенсаторные возможности нашей психики очень велики. Однако это привыкание не означает избавления, и часто люди, выражаясь научным языком, декомпенсируются от куда менее значимых психотравм. В случае Екатерины налицо был хронический стресс, но и психотравма была более чем значительной.

Реакция Екатерины на это трагическое событие была тяжелейшей. Она пережила настоящий шок, несколько недель находилась в настоящей прострации и впоследствии не могла даже вспомнить похороны внучки, хотя присутствовала на них. Она то плакала, то бесцельно причитала, то принималась осыпать проклятиями свою дочь и ее мужа. Она совершенно перестала общаться со своей старшей, теперь единственной внучкой. Екатерина стала раздражительной и плаксивой, с ней невозможно было говорить, но и сама она никого не оставляла в покое.

Вот в таком состоянии она и поступила к нам в клинику. Разумеется, на момент поступления мы диагностировали у Екатерины депрессию, и в течение двух недель она проходила терапию антидепрессантами. Впрочем, эти лекарственные препараты позволили нам лишь нормализовать нарушившиеся вследствие депрессии биохимические процессы мозга. А вот психологическое состояние Екатерины от антидепрессантов не могло сильно изменится. Почему?.. Екатерина уже давно примерялась к роли жертвы, однако ее домочадцы длительное время умудрялись игнорировать эти ее попытки, теперь же все переменилось…

Наверное, не нужно объяснять, что такое потеря ребенка для матери и отца. Это настоящая трагедия, и для того чтобы справиться с ней, им требуется исключительное мужество. Положение, в котором оказались родители погибшей девочки, само по себе было удручающим. И представьте себе теперь, каково им было в этом состоянии слышать бесконечные обвинения бабушки? Как на них должны были действовать ее раздражение, ее плач и причитания? Разве сами они, потерявшие ребенка, не нуждались в эмоциональной поддержке?

Нельзя забывать и о том, каким стрессом была для другой девочки гибель ее сестры. Дети всегда в подобных ситуациях чувствуют себя одинокими и беззащитными, в такие моменты они отчаянно нуждаются в одобрении, в поощрении, в заботе. Екатерина делала все с точностью до наоборот. Но разве этот ребенок в чем-то виноват? Разве оправдано страдание, выпавшее на его долю?

Умерших уже не вернуть, и нам ничего более не остается, как сохранить о них добрую память.Но думать нужно о живых, о тех, кто остался, о тех, кому еще предстоит жить. Умершему не поможешь, но живому можно помочь. Когда-нибудь ему уже тоже нельзя будет помочь, и тогда поздно будет спохватываться и говорить, что, мол, недоглядели и недолюбили. Однако же Екатерина настолько была поглощена своим страданием, что просто не замечала, не видела, на осознавала этих совершенно очевидных вещей.

Роль жертвы и пафос страдания превратил Екатерину из «благородного страдальца» в деспота и самодура. Так к ней и стали относиться родные, что, в целом, совершенно естественно. Порочный круг замкнулся: неконструктивная, эгоцентричная тактика Екатерины, в целом понятная, фактически привела лишь к увеличению количества проблем, к усилению тяжести тех потерь, которые уже к этому времени были понесены этой семьей.

Впрочем, винить Екатерину — неправильно. Она, сама того не заметив, оказалась в плену собственной иллюзии, иллюзии страдания. Именно поэтому ей казалось, что это она, и никто более, понесла тяжелую утрату. Именно из-за иллюзии страдания она не смогла вовремя осознать, что не в причитаниях и обвинениях, но в ее помощи нуждаются окружающие — дочь, зять, внучка, да и дед, который был совершенно подавлен произошедшим. Наконец, именно иллюзия страдания вызывала к жизни роль жертвы. И эта роль стала неосознанно использоваться Екатериной как жесткое средство отмщения за все прошлые пережитые ею обиды.

Устранить ложь — значит испортить представление, потому что именно лицедейство и притворство приковывают к себе взоры зрителей. Но и вся жизнь человеческая есть не что иное, как некая комедия, в которой люди, нацепив личины, играют каждый свою роль, пока хорег не уведет их с просцениума.

В процессе психотерапии мы должны были избавиться от иллюзии страдания, чтобы суметь принять гибель девочки и отпустить ее с миром, перестав докучать близким. Но это была лишь половина дела, дальше нам предстояло осознать ту несправедливость, которой подверглись в результате произошедшего близкие Екатерины. Ценность живых, тех, кто окружал Екатерину, должна была стать неоспоримой и священной. А вслед за этим необходимо было найти применение тем нерастраченным силам, которые были у этой женщины и так глупо, так бездарно уходили на страдание и связанные с ним ролевые игры.

Спустя несколько месяцев Екатерина устроилась на работу в поликлинику, а еще через полгода она рассказывала мне о том, сколько иллюзорных страданий переживают люди, которые туда обращаются. «Я пытаюсь помочь им понять, — говорила она в процессе одной из наших бесед, — что страдание дается человеку с тем, чтобы он умел ценить жизнь». Я не уверен, что страдания, которые выпадают на долю каждого из нас, даются нам с какой-то определенной целью, но то, что мы начинаем ценить жизнь, избавляясь от своей иллюзии страдания, это совершенно очевидно и ясно. Однако это начинаешь понимать только доведя «санацию» своих иллюзий до логического конца.

Как ни странно это прозвучит, но наше страдание — не более чем наша же собственная привычка страдать. У кого-то она развита в большей степени, у кого-то в меньшей. Для кого-то страдание — стиль жизни, для кого-то — способ пережить очередной кризис. Но если это стиль жизни, то завидовать нам и вовсе нечего. Если же мы таким образом переживаем собственные кризисы, то на второй-третий раз это может и в привычку войти, стать «второй натурой».