Андрей Курпатов - 21 правдивый ответ. Как изменить отношение к жизни

Однако же страдающих у нас ценят превыше всего! Вспомните хотя бы сонм православных великомучеников, всероссийских страдальцев. Община защищает слабых и сирых, на то она и община. Индивидуалисты у нас не в чести, а вот страдающие и за общее дело, и сами по себе — это наши подлинные герои. Они могут рассчитывать на всеобщую поддержку и одобрение.Вот почему страдать в России выгодно, вот почему страдание в России возведено чуть ли не в ранг искусства.

И ведь это сидит в каждом из нас! Испытывая трудности, мы принимаем «страдальческую позу» и ждем, что нас пожалеют и поддержат. Для нас нормально жаловаться окружающим на свою «тяжелую долю», на то, «как нам плохо». В западной цивилизации подобное поведение — признак дурного тона, а в восточной его и вовсе не поймут. В России же все иначе, наши друзья и близкие просто обязаны нас поддерживать, а потому, если на Западе, например, страдание является механизмом разобщения, то у нас, напротив, оно объединяет людей.

Впрочем, есть в этом «цементирующем» наше общество материале и серьезный изъян: мы, с одной стороны, ничего не делаем, не высовываемся, сидим смирно, а с другой стороны, гордимся своим страданием, выпячиваем его. Если бы мы не слишком усердствовали в этом, если бы мы, напротив, старались минимизировать собственное страдание, считая его недостойным, позорным, глупым, мы бы и страдали в меньшей степени, и дела бы у нас пошли лучше. Но страдание возведено у нас в культ, никто не будет осуждать нас за страдание, а потому мы позволяем себе страдать столько, сколько нам заблагорассудится.

Это только кажется, что лежачего не бьют. Он бьет себя сам — тем, что лежит. Ему бы встать да пойти, ему бы пойтии сделать, ему бы сделать и использовать, но он лежит. Роль жертвы, страдающего иногда помогает тактически, но стратегически, на перспективу — это всегда проигрыш.

Смех без причины — это, как известно, признак дурачины. А вот страдание без причины — это у нас признак «русской душевности». Страдание — эмоция пассивная и бездеятельная. Однако об этом мы не задумываемся. Нам плохо, мы страдаем и более ничего не делаем. В результате причины, вызвавшие это страдание, никуда не деваются. Таким образом, у нас даже не одна, а две проблемы: мы и мучаемся, и проблему свою не решаем.

Мне кажется, что эта история может быть поучительная для россиян. Когда я говорю, что в России любят и почитают страдание, а на Западе, мол, нет, я не говорю, что на Западе не страдают. Однако тут есть одна существенная деталь, которую бы мне и хотелось проиллюстрировать. Мы привыкли говорить и думать, что все люди одинаковые (видимо, мы покупаемся в этом случае на внешнее сходство). На самом деле все люди разные, а люди разных национальностей и культур — тем более, у всех нас есть еще и национальные, и культуральные особенности.

Психотерапевту необычайно важно знать то, какой национальности человек, какой культуре он принадлежит, какой он веры, пола, профессии, социального слоя, сексуальной ориентации. Если он не будет учитывать этих нюансов, у него ничего не получится. По счастью, мне приходилось работать с людьми, у которых подобных нюансов было предостаточно. Сейчас я хочу рассказать о девушке — шведке по национальности. На момент обращения ко мне Гунилле было 24 года, она училась на третьем курсе российского театрального института. В целом она прекрасно освоила русский язык, однако когда нам не хватало русского, мы переходили на английский, так что наши с ней психотерапевтические занятия были двуязычными.

Гунилла обратилась ко мне, уже получив у другого врача диагноз «депрессия». Тот доктор назначил ей антидепрессант, который дал определенный терапевтический эффект — все депрессивные симптомы, которые вызваны нарушением биохимии мозга (а это прежде всего специфические нарушения сна и аппетита, изменения скорости психической реакции и т.п. ), постепенно шли на нет. Однако психологическая часть депрессии, которая не может быть поправлена (излечена) в полной мере с помощью антидепрессанта, должна была лечиться психотерапевтически.

Что же это за «психологическая часть» депрессии? Это как раз и есть «страдание» — эмоции горя, печали, подавленности, тоски.

Шведы, как и большинство европейцев, особенно северных, — это люди, которые с самого раннего детства обучаются сдерживать свои эмоциональные реакции, особенно негативные. Демонстрировать свое эмоциональное состояние здесь считается просто неприличным. И в этом есть своя сермяжная правда: когда вы сердитесь, расстраиваетесь или тревожитесь — вы автоматически доставляете другим людям неудобство, а право на это вам никто не давал и давать не должен. Если у тебя проблемы — это твои проблемы, и будь любезен с ними разобраться; не нужно вываливать свои эмоциональные реакции на окружающих, они здесь совершенно ни при чем.

Это нам, в России, кажется, что никто без наших эмоциональных реакций обойтись не может. Мы считаем буквально своим долгом в обязательном порядке сообщить всем и вся, причем всеми доступными нам средствами, о том, что мы чувствуем, что мы думаем, как мы это воспринимаем, что это для нас значит. Причем все это мы делаем с изыском, в подробностях, так, чтобы и они — наши окружающие — тоже это прочувствовали. В этой поведенческой стратегии, возможно, тоже есть свои плюсы, но для людей западной цивилизации это по крайней мере выглядит странным.

(О психотерапии депрессии я специально написал книжку «Средство от депрессии», вышедшую в серии «Экспресс-консультация».)

Вы должны, опять же, по европейским меркам, беспокоиться о тех, с кем вы взаимодействуете. А поскольку наши эмоции, как правило, иррациональны, то с помощью своих эмоций ничего существенного другим людям мы сообщить не можем. Ну а просто так драматизировать всех и вся только потому, что нам, видите ли, хочется выплеснуть свои чувства, — неприлично. Наконец, другие люди, возможно, воспринимают эту же ситуацию иначе, ведь это дело весьма субъективное. Когда же мы захлестываем их собственным эмоциональным восприятием ситуации, то, по сути и по факту, проявляем неуважение к их субъективности, а это совершенно никуда не годится! Так примерно рассуждают европейцы (скандинавы — в особенности), хотя, конечно, это не столько рассуждения, сколько стереотип поведения, привычка, автоматизм.

В чем же состоял предмет страдания Гуниллы? В целом, вещь обычная для представителей «актерского цеха» (у хороших российских актеров точь-в-точь такие же переживания): ощущение собственной профессиональной несостоятельности. Последнее активизируется у актеров на фоне личных драм, которые они, по роду своей профессии, переживают ярко, бурно, не в пример нам, не актерам. И вот в чем была особенность Гуниллы… Когда в подобном переживании находится российский актер — пиши пропало! Он представляет собой оголенный нерв, который в отношении окружающих ведет себя, как оборванный электрический кабель: «Не подходи — убьет!» Возможно, это лучшая роль, которая когда-либо удавалась этому российскому актеру! Он драматизирует каждую мелочь, каждую деталь, он переживает так, словно пришел конец света, а он — тот единственный, кто, к несчастью, выжил при Апокалипсисе.