Джеффри Зейг - Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном

Эриксон (Зигфриду): Ничего особенного, мой немецкий друг, я просто спросил, может, ее фамилия «Ли». Сара Ли. Не знаешь, почему я так спросил?

Зигфрид: Нет. Наверное, какая-то игра слов. Я не понял.

Эриксон: Будь любезна, объясни ему. (Эриксон просит Кристину объяснить, в чем дело.)

Мой сын назвал свою собаку Сара Ли, ужасно несимпатичное животное. (Все смеются. Обращаясь к Саре.) Вам, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобной реакцией?

Сара: Похоже на то. (Эриксон смеется.)

Эриксон: Ну, ладно. Несколько лет назад у меня раздался междугородный звонок. Звонил один психолог из Вустера, штат Массачусетс. «У меня сейчас на приеме юноша шестнадцати пет. Очень способный мальчик, отлично успевает в школе, но заикается с тех пор, как стал говорить. Он из очень состоятельной семьи, и вот уже 15 лет его отец приглашает к нему психоаналитиков, психиатров, логопедов, физиологов и преподавателей, чтобы исправить его речь. А он только еще хуже заикается. Не могли бы вы взяться за его лечение?» – «У меня для этого просто нет сил».

Через год он мне опять позвонил: «Рику уже семнадцать, он стал еще больше заикаться, пожалуйста, займитесь им». «Я чувствую, что в этом случае понадобится много сил, а у меня их нет», – ответил я.

Несколько дней спустя он мне снова позвонил: «Я переговорил с родителями, и они готовы прислать Рика к вам, если вы согласитесь уделить ему хотя бы один час». «Вы им четко объяснили, что часовая консультация меня не обязывает ровно ни к чему?» – уточнил я. «Да, я объяснил родителям, что час – это час, и они ни на что больше не рассчитывают», – ответил он. «Если их не пугают расходы на дорогу Рика из Массачусетса ко мне и на оплату моей часовой консультации, это их дело, а не мое. Я уделю мальчику ровно один час и не более».

Через несколько дней в мой кабинет вошли Рик и его мать. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить их национальность. Рик открыл рот, но вместо слов раздались какие-то невнятные звуки, из которых я ничего не мог понять. Я повернулся к матери, которая явно была родом из Ливана, и попросил ее рассказать о своей семье.

Она и ее муж выросли в одной из ливанских общин. Я попросил ее рассказать о культурных традициях этой общины, что она охотно сделала.

Итак, став взрослыми, они эмигрировали в Массачусетс, решили там пожениться, а затем принять американское подданство. В соответствии с обычаями общины, мужчина там почитается выше Бога, а женщина низведена до такого низкого положения, что ниже уж некуда. Дети обязаны жить с отцом и, пока они в доме, отец остается для них абсолютным повелителем. Дети женского пола – это досадное невезение. Их стараются сбыть с рук, выдав замуж, потому что девушки и женщины годятся только для тяжелого труда и деторождения.

Первый ребенок в браке должен быть мальчиком. Если рождается девочка, муж трижды произносит: «Я с тобой развожусь» – и этого достаточно для развода. Если в приданое за невестой дали, скажем, миллион долларов, муж оставляет все себе. Жене остается только ребенок да то, что на ней надето, ее выгоняют на улицу – и живи как знаешь. А все потому, что первый ребенок должен быть мальчиком.

Но поскольку они приняли американское подданство, муж не мог сказать жене: «Я с тобой развожусь» – и ему пришлось смириться с ужасным, невыносимым оскорблением: первым ребенком была девочка. Но каково ему было, когда жена родила вторую дочь! И ведь ничего не поделаешь, он – натурализованный американский гражданин.

Рик родился третьим. Чтобы хоть как-то компенсировать отцу нанесенные женой «оскорбления», Рику следовало, по крайней мере, походить на отца и вырасти высоким, стройным, гибким мужчиной и стать его точным портретом. Рик, напротив, был коренастым, широкоплечим и невысоким (около 170 см). У отца рост был 180 см и стройная фигура. Для него Рик был новым оскорблением: родился третьим, да еще и не похож на него.

Слово отца в семье – закон. Дети, подрастая, начинают работать по дому и в лавке, получая от отца изредка цент, а иногда даже 10 центов. Дети в семье – практически бесплатная рабочая сила, а работают они очень добросовестно, как принято в этой ливанской общине.

Рик стал заикаться, как только начал говорить. И никакие усилия всяческих специалистов, которых богач-отец в течение 16 лет приглашал к Рику, не принесли плодов. Все это я узнал от матери.

Я сказал ей: «Я посвящу Рику еще несколько часов, но при двух условиях: вы можете взять напрокат автомобиль, поездить по окрестностям Феникса и познакомиться с видами Аризоны. Помните, что это говорит мужчина». Мои слова «вы можете» были восприняты матерью Рика как безоговорочный приказ. (Эриксон указывает левой рукой на Кристину и слегка меняет интонацию.) Когда вы будете выезжать на прогулки, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не вступайте в беседу с ливанцами, поскольку здесь, в Фениксе, есть ливанская колония". Они обещали слушаться меня.

«Теперь второе условие. У одной моей знакомой есть свой цветочный магазин и небольшая оранжерея. Я сейчас ей позвоню, а вы слушайте, что я буду говорить».

Я позвонил Минни, так звали мою знакомую, и сказал: «Минни, у меня сейчас на приеме семнадцатилетний юноша, он у меня лечится. Каждый день, в назначенный тобою час, он будет приходить к тебе в магазин или оранжерею. Поручай ему самую грязную работу, какая у тебя только найдется. Когда он войдет, ты его сразу узнаешь».

Минни сама была ливанка, а двое из ее братьев лечились у меня. Поэтому она меня сразу поняла. «Пусть он работает у тебя два часа, платить ему ничего не надо, даже вялого цветочка не давай. А работу подбери погрязнее. Когда он придет, ты его узнаешь. Здороваться с ним не надо. Ничего не говоря, покажи, что надо делать». Ни одному уважающему себя ливанцу из упомянутой общины и в голову бы не пришло работать на женщину – это ниже его достоинства. А уж грязная работа, так это исключительно женское дело.

Спустя некоторое время я справился у Минни. Рик являлся как часы. Минни давала задание, главным образом, надо было перетирать вручную землю с навозом. Как мы и условились, Минни с Риком не разговаривала. Рик приходил точно в указанное время, отрабатывал свои два часа и уходил. Никто с ним не прощался и не разговаривал. Хотя, в соответствии с обычаями, любая ливанская женщина обязана почтительно кланяться мужчине и учтиво разговаривать с ним. А здесь с Риком обращались как с последним отребьем. Итак, Рик работал по два часа, семь дней в неделю, и они с матерью не общались ни с какими ливанцами.

Время от времени я встречался с Риком. Подробно расспрашивал у матери о нем, о сестрах, об их жизни в Вустере, чтобы убедиться в правильности своих выводов относительно причин болезни Рика. После своих нечастых часовых встреч с Риком я сказал его матери: «Я хочу, чтобы вы сняли Рику жилье на время. Откройте ему счет в банке, а затем первым же рейсом возвращайтесь в Вустер». «Я боюсь, этого не одобрит его отец», – сказала мать Рика. (Эриксон смотрит на Кристину.) «Женщина, – возразил я, – я не потерплю, чтобы кто-нибудь вмешивался в дела моих пациентов. Иди и делай, как я сказал». Она сразу поняла, что имеет дело с мужчиной. Мать сняла Рику жилье, открыла счет и в тот же день отбыла в Массачусетс.