Джон Спонг - Иисус для неверующих. Основатель христианства без мифов, легенд и церковных доктрин

Покрытые кровью ягненка, они считали себя хоть на время очищенными от грехов

Нет сомнений: образ Иисуса, встречаемый на страницах Евангелий, уже сформировался в соответствии с идеей искупления, связанной с Йом-Киппуром. Вспомним, например, эпизод из Евангелия от Иоанна, где упоминается, что двоим разбойникам перебили голени, чтобы ускорить их смерть и не осквернять день субботний, наступавший с заходом солнца. Евангелие от Иоанна говорит: когда воины, подойдя к Иисусу, «увидели, что Он уже умер, не перебили у Него голеней» (Ин 19:33). Символика сохранена: Агнец Божий, приносимый в жертву в день Йом-Киппура, должен быть физически безупречным и без сломанных костей. Далее Иоанн указывает, что это произошло во исполнение слов пророков, – того же псалма 21/22, где жертва может «перечесть все кости», к которому добавлено примечание из псалма 33/34: «Он хранит все кости его; ни одна из них не сокрушится» (стих 20). Обе этих ссылки из псалмов первоначально относились к агнцу Йом-Киппура, но к моменту написания Евангелий уже определенно прилагались к Иисусу. Тора упоминает и о пасхальной жертве: «Костей ее не сокрушайте» (Исх 12:46) – символическая жертва должна быть совершенной. И символы Йом-Киппура, и символика пасхального агнца явно вошли в историю Иисуса еще в период устной передачи, а это означает, что тот Иисус, которого мы встречаем в Евангелиях, уже воспринимался в свете литургии Йом-Киппура.

Есть еще одно место, где это отождествление, как кажется, формирует евангельский рассказ. В Евангелии от Марка, когда Иисуса ведут на смерть, он предстает перед Пилатом как жертва. На языке литургии Йом-Киппура Пилат, указывая на стоящего рядом Иисуса, символически берущего на себя грехи людей, спрашивает толпу: «Что же мне делать с Тем, Кого вы называете Царем Иудейским?» «Распни его!» – отвечает толпа. Иисус, как носитель греха, в их глазах заслуживает смерти. Затем Пилат задает вопрос, который, возможно, задавал и первосвященник, говоря о козле отпущения, смерти которого требовали собравшиеся: «Какое же Он сделал зло?» – в ответ на что толпа, стоящая перед Пилатом, кричит еще громче: «Распни Его!» (Мк 15:12–14). Если этот Иисус несет на себе все грехи мира, в нем сосредоточено столько зла, что он должен умереть. Тогда Пилат приказывает вывести Иисуса за городские стены и там убить, тем самым объединяя жертвенного агнца и козла отпущения Йом-Киппура. Это объединение, имевшее место еще в период устной передачи, стало еще одним средством для истолкования смысла смерти Иисуса.

Отголоски подобного взгляда встречаются и у Луки (23:21), где Пилат предстает в попытках освободить Иисуса, однако толпа продолжает настаивать на его смерти, и у Иоанна (19:13–16), где призывы распять Иисуса перемежаются криками «Долой!». Черты Йом-Киппура можно проследить на всем протяжении этих повествований. Перед нами не исторические воспоминания, а литургические интерпретации.

Наконец, есть еще один загадочный персонаж, введенный в историю Распятия во всех четырех Евангелиях, по имени Варавва (Мк 15:7 и сл., Мф 27:16 и сл., Лк 23:18, Ин 18:40). В рассказе о Страстях он – тот самый человек, которого освобождают вместо Иисуса, однако фигура Вараввы окутана тайной, поскольку он ни разу не упоминается ни до этого момента, ни после. У Марка он представлен как один их тех, «которые, во время восстания, совершили убийство» (15:7). С каждым из последующих Евангелий его образ становится все более зловещим: у Матфея он «узник известный» (27:16), а у Иоанна – «разбойник» (18:40).

Едва избежав привитой долгим обучением привычки воспринимать Библию буквально, я обнаружил, что фигура Вараввы меня заинтриговала. Во-первых, утверждалось, что Пилат имел обыкновение отпускать одного из осужденных на праздник Пасхи, и тогда он предложил толпе сделать выбор между Иисусом и Вараввой. Однако я не нашел никаких доказательств того, будто такой обычай когда-либо существовал. Во-вторых, удивление вызывает само имя. Бар или вар – одно из двух еврейских слов со значением «сын» [53] В иврите есть и второе слово со значением «сын» – ben. В Библии оно встречается в таких именах, как Вениамин. В следующей главе мы увидим, что библейская фраза ben adam переводится буквально как «Сын человеческий». . Мы уже встречались с этим словом в истории слепого Вартимея (Мк 10:46). Матфей называет Петра «Симон Вариона» (16:17), то есть сын Ионы или Иоанна (по-видимому, имя отца Петра). Один из волхвов и лжепророков в Книге Деяний именуется Вариисус, то есть сын Иисуса (13:6). Другая половина имени Вараввы – Абба или Авва, слово, используемое в обращении к отцу или к Богу. Именно так предпочитал называть Бога Иисус (Мк 14:36), и то же самое слово используется Павлом (Рим 8:15 и Гал 4:6). Иными словами, имя Варавва означает не что иное, как «Сын Божий».

Я усматриваю здесь еще одну косвенную ссылку на еврейский «Судный день», понять которую способны лишь те, кто знаком с литургией Йом-Киппура. Подобно тому как в Йом-Киппуре есть два животных – «Агнец Божий», приносимый в жертву, и «козел отпущения», отпускаемый на свободу, – так и в истории Страстей есть два «Сына Божиих»: Иисус, приносимый в жертву, и Варавва, отпускаемый на свободу [54] Намек на эту тему может также содержаться в истории Авраама. У Авраама было двое сыновей. Как нам говорят, один, Исаак, был предназначен в жертву, а другой, Измаил – к изгнанию в пустыню. . Литургия Йом-Киппура сформировала историю Распятия в большей степени, чем большинство из нас может себе представить. Трагедия в том, что мы читали рассказ о Страстях только как отчет о реальных событиях, а на самом деле история креста – литургия, возникшая в рамках синагоги в стремлении найти слова достаточно весомые, чтобы читатель мог проникнуть в смысл опыта Иисуса.

Детали Распятия – не история. Иисус не стал исключением из правил: на кресте ему перебили ноги, как их перебивали всем. И не кричала толпа, требуя его казни. И не было никакой драмы с освобождением Вараввы. Возможно, теперь мы начинаем понимать, что в Евангелиях мы имеем дело с толкованиями, возникшими еще в период устной передачи ради того, чтобы помочь слушателям понять значение Иисуса. И снова перед нами встают все те же вопросы. Что в Иисусе из Назарета заставило людей уподобить его агнцу из литургии Йом-Киппура, призванной примирить человечество с Богом, преодолев чувство отчуждения, разделения, вины и тревоги, столь характерное для всего нашего бытия? Что в Иисусе навело их на мысль о том, что связь с самим Источником жизни возможна, а вина и отчуждение не должны становиться нашим хлебом насущным? Именно это, как кажется, дал им опыт встречи с Иисусом.

В Иисусе все старое сменилось новым. В нем мы стали новым творением. «Считайте, – говорит Павел, – что вы мертвы греху, но живы Богу» (Рим 6:11). «Никто из нас не живет для себя, – пишет он далее. – Ибо, живем ли – для Господа живем» (Рим 14:7–8). «И потому, живем ли или умираем, – заключает он, – мы Господни». В том же духе Павел заявляет: «И живу больше не я, но живет во мне Христос» (Гал 2:20). Учеников Иисуса узнают по их взаимной любви и готовности отдать себя за других. Все эти утверждения стали следствием смерти Иисуса и все они используют язык Йом-Киппура, «Судного дня». Как же выходит, что именно в Иисусе мы обретаем единство и целостность? Этот вопрос ведет нас далеко за пределы буквализма, богословия, мифологии, древних представлений и даже за пределы религии. В опыте Иисуса есть нечто, благодаря чему мы сможем прозреть и увидеть, что значат наше единство с Богом, единство друг с другом, единство с самими собой. В этой точке мы еще на шаг приблизимся к нашей цели. И все же наш путь еще не завершен.