Грэм Харви - Секс, еда и незнакомцы

Сладкий картофель – не исконное растение Аотеароа, он был привезен туда на тех же лодках, на которых маори пересекли океан. Маори и кумара поддерживали друг друга (маори экспериментировали с формами сельского хозяйства). Культура обоих развивалась с течением веков сожительства в Аотеароа. Любому садоводу понятна близость с растениями, которые он выращивает. Выкапывание или обрезка их может казаться насилием, но часто она сопровождается выражениями благодарности и удовольствия. Насколько эти отношения усиливаются, когда растение и человек происходят от предков, которые мигрировали вместе? За их отношениями стоит история. Это история регулярного, интимного, культивируемого насилия. Так, определяя в качестве «цели религиозной деятельности» «совершение безнаказанного насилия» по отношению к кумара или деревьям, Тауваи указывает нам на религиозные действия, вплетенные в уход представителей одного вида за другим и сбор урожая.

Статья Тауваи посвящена не ритуалам огородничества, связанным с посадкой, посевом, выращиванием или сбором урожая. Не упоминает он и готовку. Но он говорит о кормлении гостей. Это возвращает нас в дом собраний. Если плотник из деревьев делает дом собрания, то остальная часть сообщества делает возле этого дома гостей. Точнее, местные жители стоят перед домом своих предков и призывают незнакомцев (и их предков) зайти в дом и сделаться (remade) гостями. В приветственных речах и этикете потенциальное насилие со стороны незнакомцев – которые могут быть врагами – перенаправляется в диалогическую встречу гостей и хозяев. Гости и хозяева беседуют друг с другом, стремясь наладить между собой более близкие отношения посредством установления таких связей с пространством и предками, которые обычно отсутствуют между незнакомцами. Они делят общее дыхание и пересоздают друг друга из незнакомцев в гостей и хозяев. Затем они обнаруживают, что есть друг с другом лучше, чем есть друг друга. Воображаемый другой становится близким гостем. И тогда начинаются переговоры о том, какой вариант будущего из множества возможных может быть с наибольшей пользой реализован в этом мире.

Дом собрания – это место, где стоят и Тане, и местные жители. Это дышащее пространство со-вдохновения (общности дыхания и выражения) гостей и хозяев. Это место для приема пищи, где взаимное уважение определяет положение гостя и хозяина. Ритуалы здесь оказываются не медитативной реализацией «я» индивидов, «следящих за дыханием», но реализацией объединенных в отношения «я», подобно тому как меж-действующие тела, делящие воздух и пищу, стремятся к медиации определенных и иногда противоречивых желаний. Так, когда Тауваи подбрасывает картофель в свое объяснение религии маори, он отсылает читателя к тому, как усилия Тане по созданию пространства продолжаются во взаимодействиях и гостеприимстве маори. Важно, впрочем, что в мараэ, месте, в котором стоят местные жители, чтобы сделать из незнакомцев гостей, стремятся не к единообразию. К равенству и ограниченности возврата нет.

Что происходит, когда дерево срублено? Плотники берут Тане/дерево и строят крышу над полом. У гостей будет укрытие. У собраний будет место. Здесь будут звучать речи и разговоры. Будут поедаться клубни, а не враги. Новым возможностям будет дана жизнь в освещенном пространстве все еще развивающегося, все еще генеалогического мира. Может состояться и получить развитие не ситуация конфликта, а очередной виток воображения, основанный на новой близости. Могут быть начаты переговоры, размышления и решения. Все это требует бережного отношения к обязательствам, которые налагают строительство и поддержание отношений, особенно потому, что не все отношения одинаковы и не все действия равны. Люди, места и действия оцениваются по-разному и, возможно, должны быть отделены и/или включены с ограничениями должной меры.

Это мир, в котором щепки от срубленного дерева не могут быть выброшены без полагающейся церемонии, как если бы акт его рубки был прямым и бесспорным, простой манипуляцией инертной материей. В мире связей не существует «инертной материи», и никакие «простые манипуляции» здесь не моральны. Все и каждая отделенная-но-включенная личность обладают mana, которая требует уважения. Слишком часто в публикациях мана мистифицируется, предстает некоей магической энергией, проистекающей из могущественного трансцендентного источника и опасной для смертных. Возможно, эта интерпретация была вдохновлена энтузиазмом XIX века по отношению к электричеству. Если не отвлекаться на подобные измышления, в менее механистической концепции мана может быть представлена как что-то похожее на харизму или дар (Mataira 2000:101–102). У каждого есть какая-то способность, дар к чему-то. Эта способность, воспринимающаяся как достоинство, и есть мана, присущая такому человеку. Но одни способности ценятся больше других, а их обладатели получают престиж и извлекают выгоду из использования своего дара. В этом смысле мана связана с «могуществом», например, приветствие [вождя] гласит «Haere mai te mana te tapu me te wehi» («Приветствуем могущественного, избранного и великолепного» – Tawhai [1988] 2002:245). В качестве социальной власти или могущества, которые имеют в одаренности и источник и выражение, мана вплетена в социальные процессы и в то, как определяется личность.

В этих социальных процессах дифференциация оказывается причиной отделения, но никогда – модернистского сверхотделения. Украшение резьбой дома собраний, отличаясь от других действий (как и все действия), должно отделяться от других действий (например, общения или готовки). Его должно деятельно и демонстративно оценивать в соответствии с его достоинством. Ряд специфических действий ни в коем случае не должны с ним пересекаться; даже действия, вполне обычные в положенном им времени и месте, могут становиться табуированными и производятся отдельно от него. Ограничения, поддерживающие должные отношения и должную дистанцию, автоматически задают должное поведение.

Диалектный вариант полинезийского слова, обозначающего у маори эти процессы отделения, – tapu . Питер Матаира утверждает, что «тапу, возможно, наилучшим образом проясняет использование библейского термина „святое“ или „священное“» (Mataira 2000:102), но он говорит так только потому, что не был инфицирован морализаторством, присущим терминам «святость» или «священность» (подробнее об этом см. главу 9). Слово тапу в различных полинезийских диалектах, но в первую очередь как табу встречается множество раз в записках о тихоокеанских путешествиях капитана Кука 1769–1779 годов и именно из них было заимствовано в английский язык. Например, Кук пишет: «Когда ужин был готов, ни один из них даже не сел и не попробовал пищу, поскольку вся она была табу, как они сказали, и это многозначное понятие в общем означает запретную вещь» (Cook [1777] 1967 3.1:129).