Август Мюллер - История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов

Про него же этого никоим образом сказать нельзя. Сила дома Аббасидов как бы на долгое время исчерпалась, всецело воплотившись в мощном Мансуре. Только в сыне Рашида, Ма’муне, проявляются снова некоторые качества, так необходимые монарху исполинского государства. Не ранее 100 лет после смерти основателя династии появляется действительно достойный ему преемник В этом и состоит исконное проклятие деспотизма; оно выслеживает властелина на головокружительной выси неограниченной власти, вдыхая в него забвение всякой меры и необходимости самоограничения: то низвергается им повелитель в пропасти неистовой тирании, то погружается в обессиливающее болото вечной погони за наслаждениями. Над преемниками Аббаса разразилось оно в широчайших размерах [325]. Не следует, разумеется, забывать, что ту необдуманную быстроту назначения самых жестоких наказаний, какую мы встречаем с ужасом даже у лучших из этой семьи, лишь на половину следует приписывать личным наклонностям: персидские влияния, увы, и в этом отношении становятся неизбежным законом [326]. Во всяком случае, примеры подобного рода бесчеловечной жестокости были менее гибельны в общем для государственного блага, чем расслабляющая бездеятельность и боязнь труда — прямые последствия гаремной жизни и пресыщения всеми возможными наслаждениями. Мы уже видели, как силы Махдия были подорваны быстро в этом направлении. Вина Харуна и состояла, собственно, в том, что, низвергнув бармекидов, он не обладал ни энергией, ни политическим разумением для продолжения образа их управления. Единственная значительная мера, выдвинутая им еще перед 187 (803) и, по всей вероятности, задуманная по собственному почину, была повторением совершенной уже Махдием ошибки. Он возбудил соревнование между двумя сыновьями своими, будущими преемниками власти; но когда халиф скончался, не нашлось более бармекида, чтобы устранить снова дурные последствия распри. Благодаря только их заслугам, озарившим за время управления Харуна блеском как внутреннее благосостояние государства, так и внешние отношения, а равно и резкому отличию последующего периода, имя этого властелина неизгладимо запечатлелось в памяти жителей Востока. Таинственно наброшен на него восхитительный покров вымысла поэзии, и слава Харуна вместе со сказками «Тысячи и одной ночи» разнеслась по всему дальнему Западу. Вот почему этот человек, не совсем злой по масштабу аббасидскому, скорее добродушный, но как халиф весьма посредственный, пользуется известностью в глазах большинства. Его считают представителем восточного величия власти, подобием Карла Великого, типом истого, доподлинного халифа багдадского. А в сущности при нем именно и начинается период упадка халифата: устранив от дел семью образцовых исполнителей, он поколебал вместе с тем и политику сохранения равновесия между арабами и персами, правильное понимание и проведение которой в жизнь в течение пятидесяти лет и было исключительной заслугой Мансура и бармекидов.

Стало ясно, как день, что обе преобладающие народности тогдашнего ислама, столь различные по характеру, если не возбуждать у них насильственного взрыва страстей, могли еще с помощью справедливого и осторожного управления не только мирно уживаться рядом, но даже постоянно находить друг у друга взаимную поддержку. Этим и пользовалось правительство до самой кончины Харуна (193 = 809), смело действуя как во внешних, так и внутренних делах государства. Вспомните только, в каком дурном положении очутился халифат при последних Омейядах по отношению к пограничным провинциям и своим соседям. В Испании и Африке вспыхнуло всеобщее восстание; границы Малой Азии были обнажены; северная Сирия, Месопотамия и Армения оставались незащищенные от вторжения византийцев; тюркские племена в стране хазар, за Оксусом и в Кабуле, снова успели стряхнуть гегемонию арабов — вот что получили в наследие Аббасиды, сами тоже поставившие государство на край гибели. И в этом направлении сумел, однако, Мансур изменить ход дел. Одно из замечательнейших зрелищ в истории представляет собой эта эпоха: раскол между римской церковью и исаврийскими иконоборцами Византийской империи, с одной стороны, а с другой — постоянно продолжающиеся волнения внутри халифата с самого времени падения Омейядов начинают связываться в нерасторжимый узел. Мировые происшествия складываются не так, как бывало: не одна только Византия, но весь Запад, а также и большое северное государство хазаров, казалось, сливались с судьбами ислама. Отныне противниками христиан становятся христиане, мусульман — мусульмане; наступает момент, когда известный исторический мир раскалывается на два непримиримых лагеря, и все живущие вокруг средиземного водоема народы, до самых крайних пределов востока и запада, начинают это заметно ощущать. На западе приходится бороться испанским арабам с франками, на востоке — византийцам с халифами. В то самое время, когда испанские арабы стали сразу во враждебные отношения к своим азиатским единоверцам, а союзники пап, Каролинги — к еретическим императорам Константинополя, должна была естественным путем возникнуть связь дома Карла Мартела с Аббасидами, насколько это было возможно, так как она, очевидно, могла доставить обеим семьям несомненные выгоды. С другой стороны, мы видим, что Лев Исаврийский берет в жены Ирину, дочь хакана хазаров. Рядом, с безмерными бедствиями, принесенными этим браком, византийцы заручаются по крайней мере поддержкой северного государства; отныне хазары еще грознее напирают через Дербентский проход на наместников халифа. Но слишком громадные расстояния должны были в конце концов одержать верх над взаимными интересами. Все сношения ограничились поэтому лишь изъявлениями приязненных чувств, посольством Пипина к Мансуру (148 = 765), а позже обменом вежливостей и подарков между Карлом Великим и Харуном (797 = 180 и 801 = 184). Этим путем удалось франкам увидеть первого слона, быть может, выторговать также некоторые льготы для своих палестинских паломников — и только. Более важные задатки на мировом театре получались исключительно косвенным влиянием указанных выше дипломатических уклонений. Так, например, благодаря трудностям, которые встретил могущественный Константин V в продолжавшейся им упрямо иконоборческой политике, посчастливилось Мансуру в 139 (756) отвоевать Малатию с Мопсуестией и тем восстановить старинную пограничную линию с Византией. Большими потерями сопровождалась оборона арабов от хазар и турок. 145 год (762) прошел в безуспешной борьбе, так что в 147 (764) хазары очутились снова в Тифлисе, производя оттуда страшные опустошения и угоняя массы пленных. Возмущение каспийских прибрежных народцев в Дейлеме и Табаристане, потребовавшее особых походов в 141,142 и 144 (758, 759 и 761), умножало трудности действительного охранения северных границ. Когда же наконец явилась полная уверенность в замирении Табаристана и он был присоединен к государству, один весьма опасный бунт, возникший в 167–168 (783/5), показал, чего можно ожидать в будущем от этих горных стран, из которых одной предназначалось впоследствии судьбой положить конец мирскому могуществу халифата. Между тем на востоке Абу Муслим еще при Саффахе снова покорил страны за Оксусом до самых границ Китая (133–134 = 750–751), а при Мансуре, после нескольких предпринятых набегов из Седжестана, князь Кабула согласился, как бывало и прежде, платить арабам дань. В пограничных индийских странах снова удалось занять Мультан и совершить новые завоевания в Пенджабе до границ Кашмира (151 = 768).