Паскаль Буайе - Объясняя религию. Природа религиозного мышления

Во-вторых, сам по себе выбор вида или рода ограничен интуитивной онтологией. Психологи Франк Кил и Майкл Келли, перелопатив большой массив мифологического и фольклорного материала, запротоколировали, что превращается во что и как часто. Из результатов видно, что большинство мифических метаморфоз происходят между близкими онтологическими категориями. Люди превращаются в животных гораздо чаще, чем в растения, причем в большинстве случаев в млекопитающих и птиц, а не в насекомых и бактерии. Животные превращаются в других животных и растения гораздо чаще, чем в неподвижные природные объекты. В предметы и люди, и животные превращаются редко. Хорошо, а какие онтологические категории считаются «близкими»? Те, у которых пересекаются умозаключения. Превращать принца в лягушку логично, потому что лягушки – одушевленные, могут скакать, куда захотят, у них есть цели и намерения и т. д. Поэтому насчет превращенного в животное персонажа можно продолжать делать всевозможные умозаключения. Можно утверждать, что он знает о возможности спасения его принцессой, надеется встретить ее, пытается ее поцеловать и т. д. Если бы принца превратили в комнатную герань, вообразить все это было бы гораздо труднее, а если в карбюратор, то и вовсе проблематично. [18]

Эти две характеристики – превращение бывает неполным и в нем задействуются близкие категории – взаимосвязаны. Обе сохраняют источник умозаключений. Разумеется, никто не просчитывает эффект от онтологического выбора заранее. Просто интуитивные предположения либо дают богатый урожай умозаключений, либо нет – и сказка либо получается интересной, либо нет.

Должен сказать, что понятие метаморфозы, как я успел убедиться, применительно к этой теории сверхъестественного иногда вызывает недоумение. «Ну как же! – говорят мне. – Почему это метаморфозы вдруг классифицируются как противоестественное? Они ведь происходят на самом деле! Гусеница превращается в бабочку. Это естественный процесс». Именно поэтому важно четко понимать, о чем мы сейчас ведем речь. Интуитивные онтологические категории и принципы не всегда представляют собой точное и истинное отражение происходящего в окружающей среде. Это всего лишь наши интуитивные предположения, не более того. Превращение гусеницы в бабочку, если считать их разными видами, нарушает принцип неизменности вида. Разумеется, можно уладить дело, рассматривая гусеницу и бабочку как представителей одного вида на разных стадиях довольно уникального процесса развития и роста. Однако это идет вразрез с интуитивным представлением о процессе. Итогом роста мы ожидаем увидеть укрупнение и усложнение изначального телосложения, а не два разных вида живых организмов, совершенно функциональных, но каждый по-своему, как в случае гусеницы и бабочки. Словом, естественная метаморфоза такого рода, как бы вы ее ни обставляли, является противоестественной именно в том смысле, который я обозначил выше, то есть она нарушает интуитивные, закладывающиеся на раннем этапе ожидания от онтологической категории ЖИВОТНОЕ. В живой природе еще много аспектов, идущих вразрез с нашими интуитивными биологическими предположениями.

Обратимся к другой области. Довольно часто противоестественные представления возникают на почве приписывания разным объектам или растениям мыслительных способностей – умения воспринимать происходящее вокруг, понимать человеческую речь, запоминать события и иметь намерения. В первой главе я упомянул статуэтки, служащие посыльными шаманов народа куна. В качестве более близких примеров можно привести моления статуям богов, святых или героев. В этом смысле одушевляться могут не только предметы, но и неодушевленные объекты живой природы. Пигмеи, живущие в лесах Итури, в частности, говорят, что лес живой, у него есть душа, он «заботится» о них и особенно щедр к компанейским, дружелюбным и честным – они всегда возвращаются с богатой добычей, потому что лес ими доволен.

В качестве более подробной иллюстрации возьмем описанное антропологом Венди Джеймс «поклонение эбену» – недавний, но процветающий культ у говорящих на языке удук народов Судана. У этих людей считается, что эбеновые деревья обладают свойствами, отличающими их от других растений и природных объектов. Деревья могут подслушивать разговоры, не предназначенные для чужих ушей, а также в силу своего положения располагать определенного рода сведениями: «[Эбеновые деревья] знают о действиях арум [душ, духов, в том числе людей, не погребенных как положено] и дхату (колдунов), равно как и других источников психической активности». [19]

Если бы эбеновые деревья хранили услышанные разговоры, планы и заговоры за семью печатями, это вряд ли вызвало бы чей-то интерес (вспомните примеры с мгновенно забывающими призраками или богом, который не ведает, что творится вокруг). Но деревья могут являть услышанное на свет. Чтобы обнародовать особо скабрезные сплетни или колдовские козни, прорицатель берет прут эбенового дерева, сжигает его и сыплет пепел в плошку с водой. В рисунке пламени и узорах, которые пепел образует на поверхности, читается пророчество. Пятна пепла не только выявляют суть проблемы, но и подсказывают решение: например, направляя прорицателя к тому месту, где томится в плену отделенная от тела душа. Таким образом, эбеновые деревья выступают свидетелями совершенных злодеяний и подсказывают, как разрешить проблемы.

Поверье об эбеновых деревьях нельзя считать плодом безудержной фантазии – оно опирается на конкретные умозаключения, причем жестко ограниченные. Например, деревья не могут запомнить того, что не происходило. Они не могут запомнить еще не случившееся событие. На первый взгляд, это само собой вытекает из слова «запомнить», но в действительности я ставлю здесь телегу перед лошадью. Мы (и удук) называем это «запоминанием» как раз в силу ограничений, накладываемых на то, как деревья усваивают информацию. Откуда берутся эти ограничения? Поскольку удук не теологи, вряд ли кто-то из них брался проанализировать этот вопрос. Тем не менее очевидно, что ограничения могут существовать и без объясняющей их теоретической базы. Деревья запоминают то, что случилось, а не то, чего не случалось, потому что они, так сказать, «проникаются» происходящим, как наши глаза и уши видят и слышат. Наше интуитивное представление о сознании подсказывает, что происходящее откладывается в нем в ходе свершения и в силу свершения, и то же самое интуитивное представление распространяется на эбеновые деревья.

Мысленная установка – это настолько богатый источник умозаключений, что мы спонтанно обращаемся к ней даже в тех случаях, когда привычные предположения оказываются под вопросом. Возьмем, например, типичный случай вселения, описанный Майклом Ламбеком у жителей острова Майотта. Впавший в транс человек «отсутствует, пропадает неизвестно куда», обычная коммуникация с ним невозможна. Тем самым нарушается ключевое интуитивное умозаключение, что сознание – это «координационный центр», где планируется и контролируется поведение человека. Поэтому, когда человек вроде бы здесь, вроде бы жив-здоров, но «отсутствует» с точки зрения функций сознания, это противоестественно. Заметьте, на этом умозаключении не останавливаются. Окружающие предполагают не только «отсутствие» сознания у впавшего в транс, но и «замещение» его чужим сознанием. В человека вселился дух и теперь там хозяйничает – однако этот дух подчиняется стандартным предположениям по поводу сознания. С вселяющимся духом ведут переговоры, как правило увещевая его вернуться туда, откуда он пришел, а изгнанное сознание впустить обратно в тело. Переговоры основаны на негласной проекции психологических предположений, описанных выше применительно к обычным призракам. Предполагается, что духи располагают какими-то сведениями, что у них есть убеждения, а кроме того, они желают свершения определенных событий. На этой многосоставной гипотезе строятся все переговоры, ведущиеся в этих противоестественных обстоятельствах. Призраки на Майотте бывают разными и действуют по-разному. Некоторые наглецы охочи до парфюмерной продукции и без глотка-другого одеколона уходить отказываются. [20]