Реза Аслан - Zealot. Иисус: биография фанатика

Партию зелотов возглавлял революционно настроенный священник по имени Элеазар, сын Симона. Некоторые исследователи утверждают, что это был тот самый начальник стражи Элеазар, который захватил власть над Храмом в самом начале восстания и прекратил все жертвоприношения во имя императора. Подробнее такая точка зрения освещена в Rhoads, Israel in Revolution; см. также Geza Vermes, Who’s Who in the Age of Jesus, 83. Последний автор утверждает, что это тот же самый Элеазар, который убил Менахема. Это маловероятно. Начальника стражи звали Элеазар, сын Анании, и, как продемонстрировали Ричард Хорсли и Мортон Смит, он не имел никакого отношения к Элеазару, сыну Симона, возглавившему группировку зелотов в 68 г. н. э. См. Smith, «Zealots and Sicarii», Harvard Theological Review 64 (1971): 1–19, и Horsley, «The Zealots: Their Origin, Relationship and Importance in the Jewish Revolt», Novum Testamentum 28 (1986): 159–92.

Бо́льшая часть имеющейся у нас информации об Иоанне из Гисхалы получена из текстов Иосифа Флавия, с которым Иоанн находился в крайне неприязненных отношениях. По этой причине Иоанн у Флавия выглядит сумасшедшим тираном, который своей жаждой власти и крови навлек опасность на весь Иерусалим. Никто из современных ученых не воспринимает всерьез это описание. Для лучшего понимания фигуры Иоанна см. Uriel Rappaport, «John of Gischala: From Galilee to Jerusalem», Journal of Jewish Studies 33 (1982): 479–93. По поводу отношения Иоанна к идее ревности и его эсхатологических представлений Раппапорт верно отмечает, что хотя с уверенностью говорить о религиозно-политических взглядах Иоанна довольно трудно, его союз с зелотами наводит на мысль, что он, по меньшей мере, относился с симпатией к их идеологии. В любом случае Иоанн со временем взял верх над зелотами и поставил под свой контроль внутреннюю часть Храма, хотя, по всем источникам, он позволил Элеазару, сыну Симона, пусть номинально, но оставаться во главе группировки зелотов вплоть до того момента, когда в Иерусалим вошел Тит.

Описание голода, поразившего Иерусалим во время осады Тита, см. Иудейскую войну Иосифа Флавия (5. 427–571, 6. 271–276). Флавий, писавший свою историю войны для того самого человека, который в ней победил, рассказывает о том, как Тит отчаянно пытался удержать своих людей от бессмысленной жестокости и от разрушения Храма. Это явный вздор. Флавий просто пытался угодить своим римским читателям. Также он оценивает число иудеев, умерших в Иерусалиме, в один миллион, что является несомненным преувеличением.

Подробный анализ соотношения стоимости различных монет в Палестине I века см. в великолепной работе Фредрика Уильяма Мэддена (Fredric William Madden, History of Jewish Coinage and of Money in the Old and New Testament (London: Bernard Quaritch, 1864). Автор отмечает, что, по Флавию, один шекель равнялся четырем аттическим драхмам, следовательно, две драхмы составляли полшекеля (с. 238). См. также J. Liver, «The Half-Shekel Offering in Biblical and Post-Biblical Literature», Harvard Theological Review LVI.3 (1963), 173–98.

Некоторые ученые утверждают (весьма неубедительно), что в отношении римлян к иудеям не произошло никаких ощутимых изменений; см., например, Eric S. Gruen, «Roman Perspectives on the Jews in the age of the Great Revolt», First Jewish Revolt, 27–42. Что касается демонстрации Торы во время триумфа, никто не сказал об этом лучше, чем Мартин Гудман (Martin Goodman) в своей книге Rome and Jerusalem: «Нельзя было более явно показать, что победа праздновалась не над Иудеей, а над иудаизмом» (с. 453). Подробнее об иудаизме в период после разрушения Храма см. Michael S. Berger, «Rabbinic Pacification of Second-Century Jewish Nationalism», Belief and Bloodshed, ed. James K. Wellman, Jr. (Lanham, Md.: Rowman and Littlefield, 2007), 48.

Необходимо отметить, что в самых ранних из имеющихся у нас рукописей Евангелия от Марка первая строка кончается словами «Иисуса Христа». Слова «Сына Божия» были добавлены в более поздней редакции. Не стоит недооценивать значение того факта, что евангелия писались на греческом языке. Следует принять во внимание, что из всех иудейских документов, переживших разрушение Храма, самые близкие по времени, тематике и сюжетам к Новому Завету тексты — кумранские рукописи, или свитки Мертвого моря — написаны на древнееврейском и арамейском языках.

Рассказ о триумфальном въезде Иисуса в Иерусалим и очищении Храма можно найти в Мф. 21. 1–22, Мк. 11. 1–19, Лк. 19. 29–48 и Ин. 2. 13–25. Отметим, что Евангелие от Иоанна помещает это событие в начало служения Иисуса, в то время как синоптические евангелия — в конец. То, что въезд Иисуса в Иерусалим раскрывает его претензии на царство, совершенно ясно. Вспомним Соломона, который приезжает верхом на муле, чтобы стать царем (3 Цар. 1. 32–40), а также Авессалома, когда он пытается отобрать трон у своего отца Давида (2 Цар. 19. 26). По мнению Дэвида Кэтчпоула (David Catchpole), вход Иисуса в Иерусалим идеально вписывается в группу сюжетов, повествующих от «торжественном входе в город героического персонажа, который до этого одержал победу». Исследователь отмечает, что прецедентами для этой «стандартной модели триумфального входа» были не только соответствующие действия израильских царей (см., например, 3 Цар. 1. 32–40), но и въезд в Иерусалим Александра Македонского, Симона Маккавея, Марка Агриппы и так далее (см. David R. Catchpole, «The ‘Triumphal’ Entry», Jesus and the Politics of His Day, ed. Ernst Bammel and C. F. D. Moule (New York: Cambridge University Press, 1984), 319–334).

Говоря о «вертепе разбойников», Иисус произносит слово lestai вместо более распространенного kleptai, то есть «воры» (см. Мк. 11. 17). Хотя может показаться, что в данном случае Иисус не использует этот термин в его политическом смысле («разбойник» как человек с убеждениями зелота), некоторые ученые считают, что он намеренно указывает именно на таких «разбойников». Действительно, некоторые видят связь между очищением Храма Иисусом и мятежом Вараввы, который случился примерно в это же время (см. Мк. 15. 7). Их аргументы звучат примерно так: поскольку имя Варавва всегда упоминается с эпитетом lestai, то это слово в устах Иисуса указывает на убийство, которое произошло рядом с Храмом во время разбойничьего мятежа под его предводительством. Поэтому лучшим переводом указанных слов Иисуса будет не «вертеп воров», а скорее «пещера разбойников», то есть «оплот зелотов», и, значит, они относятся к мятежу Вараввы. См. George Wesley Buchanan, «Mark 11:15–19: Brigands in the Temple», Hebrew Union College Annual 30 (1959): 169–77. Это утверждение, безусловно, звучит интригующе, но есть гораздо более простое объяснение того, что Иисус в данном отрывке использует слово lestai вместо kleptai. Евангелист, вероятно, цитирует слова пророка Иеремии (7. 11) в Септуагинте (то есть в греческом переводе): «Не соделался ли вертепом разбойников в глазах ваших дом сей, над которым наречено имя Мое? Вот, Я видел это, говорит Господь». Этот перевод использует выражение spaylayon laystoun в значении «гнездо воров», а Септуагинта была написана задолго до того, как слово lestai стало обозначать «разбойников» — на самом деле, задолго до того, как подобное явление вообще появилось в Иудее или Галилее. В данном случае слово lestai было выбрано для передачи древнееврейского слова paritsim, которое редко встречается в древнееврейской Библии — как максимум, два раза во всем тексте. Слово paritsim может означать что-то наподобие «жестоких людей», хотя в книге Иезекииля (7. 22), где тоже использовано древнееврейское paritsim, Септуагинта переводит его греческим afulaktos, «незащищенные». Суть состоит в том, что древнееврейское paritsim явно представляло трудность для переводчиков Септуагинты, и любая попытка ограничить смысл древнееврейских или греческих слов одним значением или слишком узким семантическим рядом приводит, по меньшей мере, к значительным сложностям. Таким образом, вероятнее всего, что в данном случае Иисус, произнося слово lestai , не имеет в виду ничего более сложного, чем «воры». В конце концов, именно так он относился к торговцам и менялам в Храме.