Стивен Бэчелор - Что такое буддизм? Как жить по принципам Будды

Сиддхаттха Готама сравнивал себя с человеком, который вошел в лес и обнаружил там «древний путь, по которому путешествовали люди в прошлом». Последовав по этому пути, этот человек приходит к руинам «древнего города с парками, рощами, водоемами и крепостными валами». Затем человек этот идет к местному правителю, чтобы рассказать ему о своем открытии, а затем убеждает царя «восстановить город, чтобы он вновь стал процветающим, богатым и населенным людьми». Готама объяснил, что этот «древний путь» служит метафорой срединного пути, который привел его самого к пробуждению. Но этот путь он изобразил ведущим не к Нирване, а к восстановлению города. Он считал свое учение – Дхамму – основой для цивилизации. Он прекрасно понимал, что для восстановления этого древнего города ему потребуется не только преданность и поддержка монахов и монахинь. Ему нужна была помощь таких людей, как царь Косалы Пасенади.

Конечно, я должен был внимательно следить за тем, чтобы не допустить проекции собственных представлений и ценностей на образ исторического Будды. Я понимаю, что все буддисты во все времена создавали свои собственные портреты Сиддхаттхи Готамы и я не исключение. Должен признать, что большинство буддистов не очень интересует личность человека, который основал их религию; им достаточно почитать возвышенный и идеализированный образ. Безусловно, все, что я сумел узнать об этом загадочном историческом персонаже, в какой-то мере говорит что-то и обо мне самом. И я не могу утверждать, что мой образ исторического Будды в чем-то превосходит ваш собственный. Я могу лишь сказать, что в палийском каноне и в других источниках содержится достаточно информации, чтобы написать еще не одну историю его жизни и учения.

В ФЕВРАЛЕ 2003 года мой друг Аллан Хант Бэдинер дал мне задание совершить путешествие по северным индийским штатам Бихар и Уттар-Прадеш, с кратким заездом в Непал, чтобы посетить исторические места, связанные с жизнью и учением Будды. Мне было сорок девять лет. Мое задание заключалось в сборе фотографий для иллюстраций в книге о буддийском паломничестве в Индию, которую писал Аллан. Это была идеальная возможность для поездки, которую я уже давно намеревался совершить, но, по той или иной причине, все время откладывал.

Вернувшись в Европу из Кореи, я не бросил занятия фотографией. Со временем я стал все чаще снимать обыкновенные вещи, в которых открывались такие стороны, которых я до того не замечал. «Медитация и фотография, – записал я в дневнике, – освобождают от зацикленности на всем необычном и позволяют заново открывать для себя повседневное. Как раньше я стремился обрести мистическое трансцендентальное состояние в медитации, так и экзотические места и необычные вещи я считал идеальными объектами для фотографии». Когда лондонский издатель обратился к Мартине с предложением написать книгу по буддийской медитации, меня попросили предоставить восемьдесят черно-белых фотографий, чтобы проиллюстрировать ее текст. Я сделал серию изображений, которые должны были «показать мир с удивительной и неожиданной стороны, подобно ошеломляющему и захватывающему опыту медитации». В 2001 году Медитация для жизни вышла в свет. Увидев именно эти фотографии, Аллан и предложил мне съездить в Индию, чтобы я сделал иллюстрации для его незавершенной работы о буддийском паломничестве.

Я и мой водитель г-н Хан едем сквозь ночную тьму в отель Роял Ретрит возле деревни Шивпати Нагар, расположенной недалеко от руин Капилаваттху, где рос Сиддхаттха Готама. Фонари нашего автомобиля выхватывают из тьмы безупречный газон, затем останавливаются на колоннах побеленного колониального коттеджа. Слуги в ливреях несутся, чтобы встретить нас. В восемнадцатом веке будущий отель был охотничьим домиком местного махараджи, и облезшие тигриные шкуры все еще висели на стенах, книги в кожаных переплетах тихо рассыпались от ветхости в застекленных шкафах, и повсюду ощущался затхлый запах антикварной мебели и заплесневелых ковров. После того, как выключили генератор, я уснул под тоскливый вой шакалов.

Позавтракав, я иду по узкой дорожке, которая исчезает в девственном лесу, обступившем гостиницу. Я сажусь, скрестив ноги, на небольшом участке утрамбованной красноватой земли. Все вокруг меня: тонкие деревца, лианы и побеги, – тянется вверх. Огромные листья, объеденные гусеницами, дрожат и качаются перед моими глазами. Случайная птица вскрикивает на зеленом куполе наверху. Издалека доносятся ритмичные удары мокрой одежды о камни у пруда или реки. Затем я слышу, как сквозь заросли движется какое-то животное. Оно останавливается. Удары моего сердца ускоряются. Я искоса смотрю сквозь плотные заросли подлеска и вижу пару узких, янтарных глаз, уставившихся на меня. Это – шакал. Мы пристально изучаем друг друга, затем он спокойно идет дальше.

В середине утра я отправился с г-ном Ханом, чтобы осмотреть то, что сегодня осталось от Капилаваттху. Пейзажи Северной Индии, которые я вижу, пока мы едем, практически, не изменились со времен Готамы. Если убрать грузовики и велосипеды, промышленно окрашенные сари и дешевые радио, немногое изменилось с тех пор. Готама однажды сравнил свою лоскутную монашескую рясу с мозаикой разноцветных полей, чья безудержная палитра варьируется от зеленого риса до желтых цветов горчицы, разделенных черными земляными дорожками, что я и созерцал через окно лендкрузера, пока мы тряслись по разбитой дороге. Мы проезжаем манговые рощи, местные женщины аккуратно подметают землю под их темным лиственным шатром. За окном появляются могучие деревья баньяна: их воздушные корни свисают с ветвей, как жилистые щупальца, я читал о них в палийских текстах, но теперь видел их во всем величии и красоте. И каждое мгновение на дороге появлялись спокойные кремового цвета горбатые бычки с подгрудками – далекие потомки тех, что видел Готама, – как встарь, тянущие скрипучие деревянные телеги, нагруженные раскачивающимися горами сахарного тростника.