Татьяна Покровская - Религиозная память крестьянства в XX–XXI веках в селах Черноземья России

. Ряд ученых отвергают термин «коллективная память», утверждая, что коллектив как группа не может иметь памяти. Дюркгейм отмечал, что «группа устроена иначе, чем индивид, и влияющие на нее объекты – иные по своей сути» [8] Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / пер. с фр., сост., послесл. и примеч. А. Б. Гофмана. М.: Канон, 1995. . Ученый считал, что любое социальное сходство несет в себе «гаммы индивидуальных оттенков». При этом он указывал на очень незначительное отклонение именно «в религиозных и нравственных явлениях, где отклонение легко становится преступлением» [9] Там же. . По словам Дюркгейма, стремление к социальности изначально является прирожденным инстинктом человечества. Характерным признаком же социального факта Дюркгейм считает принуждение. Так, ученый отмечает, что ранее считавшиеся врожденными человеку некое религиозное чувство, детская или родительская любовь и т. д. вовсе не неизменно присущи человеческой природе, но или совсем отсутствуют в некоторых социальных обстоятельствах, или так видоизменяются от одного общества к другому, что остаток, который получается по исключении всех этих различий, сводится к чему-то неопределенному и схематическому и нуждается в объяснении [10] Там же. . Культурная память, по мнению Алейды Ассман, близка коллективной, но значительно шире ее, – в отличие от последней, культурная память не предполагает мнемонического коллектива. Но это утверждение мы считаем дискуссионным: так, ранее мы уже говорили, что любое воспоминание требует «живых существ» [11] Аристотель. О Душе. С. 356. , то есть социальную группу, которая прежде всего обладает тем, без чего невозможно любое воспоминание, – смысловую нагрузку. Предлагаем рассмотреть данный вопрос немного детальнее. Значение и смыслы исторических текстов, предметов культуры и архитектуры крайне сложно рассматривать без смыслового наполнения. Какой для нас (человека XXI в.) имеет смысл молитва крестьянина XIX в., например, перед едой, если мы не знаем ни слов молитвы, ни ее значения для человека в тот определенный период. И если Дюркгейм отмечает, что способность воспринимать речь, понимать ее и запоминать связана с тем, что человек может сам артикулировать соответствующие слова, то Анри Бергсон называет такое чувство «моторной схемой слышимой речи»: «…с какими бы образами ни имело дело наше сознание – словесными, слуховыми или зрительными (при всех оговорках относительно реального и отдельного существования таких образов), – ему всегда приходится сначала понимать их, а уже потом видеть, а для их понимания как минимум чувствовать себя в состоянии воспроизвести их, описать их или обозначить их главные признаки с помощью слов» [12] Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / пер. с фр. и вступ. статья С. Н. Зенкина. М.: Новое издательство, 2007. С. 98. . Слова и тексты, передающие смыслы, являются инструментами коммуникации и служат в том числе для передачи смыслов. Например, для средневекового человека слово обладало той же мерой реальности, что и предметный мир, который имеет смысл и значение лишь в связи со сферой трансцендентного, представляющей собой истинное и единственное средоточие всего существующего [13] Дьяченко О. Н. Риторика как философия богопознания. Аврелий Августин. Курск: Изд-во Курского государственного университета, 2018. С. 16. . «Язык есть в высшей степени социальный факт, – писал Мейе. В самом деле, он точно отвечает определению, предложенному Дюрк геймом: тот или иной язык существует независимо от каждого из говорящих на нем индивидов, и, хотя он не обладает никакой реальностью вне суммы этих индивидов, тем не менее в силу своего общего характера он внеположен каждому из них…» [14] Хальбвакс М. Социальные рамки памяти. С. 104. При этом, помимо способности понимать и транслировать речь, мы, как нам видится, должны рассмотреть те смыслы, которые передаем посредством речи, общаясь в группе или переосмысляя некие действия и наши мысли индивидуально. В. В. Налимов говорил, что «смыслы, порождаемые воображением, в конце концов, открываются нам в нашем языке», и отмечал, что человек обладает способностью строить язык, в котором можно выразить любой смысл, не имея представления о том, что означает каждое слово, – так же, как люди говорят, не зная, как образовались отдельные звуки: «…разговорный язык есть часть человеческого организма, и он не менее сложен, чем этот организм. Для человека невозможно непосредственно вывести логику языка. Смыслы – это есть то, что делает знаковую систему текстом» [15] Налимов В. В. Спонтанность сознания: вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М.: Академический проект; Парадигма, 2011. . А соответственно, тексты мы можем использовать как инструменты памяти, как культурной, так, например, и религиозной, при условии, что сохраняем религиозные смыслы, которые вкладываем в те или иные религиозные, сакральные тексты. При этом религиозный смысл тексту придает, так или иначе, апелляция к так называемым сверхъестественным силам.

Возвращаясь к культурной памяти, Ян Ассман говорит, что культурная память может складываться только искусственно. Именно культурную память он определяет в качестве именно способа передачи смысла: «Когда миметические навыки приобретают статус “обрядов”, то есть вдобавок к своему целевому значению приобретают еще и смысловое, они уже не вмещаются в область миметической, деятельностной памяти. Обряды относятся к сфере культурной памяти, поскольку представляют из себя форму передачи и воскрешения культурного смысла. То же самое можно сказать и о вещах, когда они отсылают не только к определенной цели, но и к определенному смыслу: памятники, надгробия, храмы, идолы и проч. выходят за рамки предметной памяти, поскольку эксплицируют имплицитный показатель времени и идентичности» [16] Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / пер. с нем. М. М. Сокольской. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 21. . Развивая концепцию «рамок» Хальбвакса, Я. Ассман говорит, что содержательное наполнение памяти, организация ее содержаний, сроки, которые в ней может сохраняться то или другое, – все это определяется в очень большой степени не внутренней вместимостью и контролем, а внешними, то есть социальными и культурными, рамками. Помимо культурной памяти, Я. Ассман в своей работе «Культурная память» выделяет четыре вида памяти. Миметической памятью он называет область, связанную с деятельностью. «Деятельности мы обучаемся через подражание. Использование письменных указаний для определенной деятельности, таких как инструкции по применению, поваренные книги, строительные пособия и т. д.» [17] Там же. При этом Я. Ассман отмечает, что деятельность не поддается полной кодификации. «И по сей день, согласно принятому обычаю, обширные области повседневной деятельности опираются на миметическую традицию» [18] Там же. . Также Я. Ассман выделяет предметную память.

Читать дальше