Оливье Клеман - Беседы с патриархом Афинагором

На Афоне нет «устава» в западном смысле слова, однако здесь есть проложенные пути и живые примеры, есть совместный духовный опыт, который созидается в каждой общине по-своему и всегда допускает выход из нее для подвига, более трудного – наедине с Богом. Таким образом здесь соседствуют, иной раз соревнуясь или дополняя друг друга, Афон северный с его большими монастырями, рассеянными на лесистых холмах – ибо это одно из тех немногих мест, где сохранился первоначальный лес, отчасти благодаря запрету, изгоняющему коз – и Афон южный, поместившийся на склоне высокой горы из белого известняка. Афон скалистых «пустынек» отшельничества и «калив» – хижин, где несколько монахов – чаще всего учитель с учениками – трудятся и молятся вместе.

Таким образом, по живым ступеням посвящения передается «искусство искусств и наука наук», путь безмолвия, позволяющий обрести «сердечное место», найти эту «землю сердца, где сокрыт источник воды живой – тот изначальный свет, что утрачен Адамом по непослушанию… Эта вода наполняет внутреннего человека божественной росой и Духом, человека же внешнего она предает огню» (Каллист II, О Молитве ).

На христианском Востоке, существовавшем всегда в разнообразии юридически независимых поместных Церквей, Афон на самом высоком уровне выразил единство и вселенскость православия. К тому же афонские монахи дважды спасали православную Церковь: около 1300 и около 1800 годов.

В конце XIII века, после долгого периода упадка оживает исихазм, и святой Григорий Синаит доводит до совершенства «метод дыхания», соединив с ним и словесную формулу, вобравшую в себя все Евангелие как исповедание и мольбу: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». Григорий указывает путь, целиком озаренный Духом: «Принимающий Духа и очищаемый Им… дышит жизнью Божественной, говорит ею и живет ею». ( О жизни созерцательной и о двух видах молитвы – О дыхании ). Это обновление позволяет святому Григорию Паламе отстаивать, вопреки рационалистическим толкованиям, реализм обожения, разъяснить таинственную антиномию между непостижимой сущностью Бога Живого и Его доступными нам энергиями, обосновать опытное богословие, призывающее ко всеобщему преображению в «нетварном свете». С Афона это движение проникает в духовенство и народ, производя в нем невидимую внутреннюю работу, что дает возможность православию пережить византийскую империю и избежать драматической истории Реформации.

При турецком владычестве Афон сохраняет свою автономию, выплачивая подать. Вслед за водворением «идиоритмической» системы в монастырях, при которой каждый следует своему «собственному ритму», его дисциплина ослабевает, так что за пределами богослужения исчезает общинная жизнь. Однако во второй половине XVIII века начинается новое обновление вместе с движением «колливадов».

Последние ищут глубину духовной жизни, укореняя ее в «тайнах», т. е. великих таинствах Церкви. Они особо почитают Евхаристию воскресного дня и ратуют за еженедельное причащение задолго до возникновения подобных устремлений на Западе. Они противятся умножению всякого рода окололитургических обрядов, в особенности благословения и потребления поминальных пирогов и кутьи – «колливов» (отсюда и прозвание их – «колливады», что в насмешку было дано этим реформаторам). На том же Афоне святой Никодим Святогорец составляет Добротолюбие – обширную антологию мистического богословия, ибо подлинное богословие для него всегда мистично. Добротолюбие – это своего рода энциклопедия «Света пресветлого», как бы противостоящая французской энциклопедии Просвещения и «ночной» энциклопедии Новалиса, в которых тоталитарные системы нашего века, возможно, обрели один из своих истоков… Переведенное вскоре на церковно-славянский, а затем на русский язык, Добротолюбие оплодотворит и греческое и славянское православие. Для некоторых пытливых умов оно станет живительной силой, которая сможет напоить собою само познание в западном смысле, то познание, чей бурный рост казался поначалу лишь разрушительным. Сциентизму оно ответит наукой более целостной, упорядочивающей духовный опыт. Мятежу сыновей против отцов и репрессивной реакции последних оно противопоставит освобождающее отцовство старца или geronda. Такие монастыри, как Оптина пустынь в России или Скиатос в Греции, наполняют новыми жизненными соками интеллектуальный поиск и художественное творчество. «Два Александра»: Пападиамантис и Морайтидис – были гостями Скиатоса, как Достоевский и Леонтьев гостили некогда в Оптиной пустыни.

Когда Афинагор прибыл на Афон, там насчитывалось семь тысяч монахов благодаря мощному притоку русских, начавшему затем иссякать из-за войны и революции. Среди русских монахов был один из самых больших мистиков XX века – старец Силуан. Этот крестьянин, едва умевший читать и работавший на мельнице неподалеку от Свято-Пантелеймонова монастыря, прошел один из самых необычных и, может быть, самых значительных духовных путей. В предельном своем смирении он видел себя в аду единственным осужденным. Однако ему открылось нечто более глубокое, чем ад: Господь милосердия. Христос явился ему и сказал: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». И, не отчаиваясь, он молил Господа из своего ада о том, чтобы все были спасены и вкусили бесконечной сладости Духа. Этот человек, знакомый только с Афоном и одним уголком русской провинции, ходатайствовал в молитве своей за все человечество и в особенности за бесчисленные азиатские народы. Следование по пути Духа Святого для него подтверждалось только одним: евангельской способностью любить врагов своих.

Афон зачастую смущает Запад. Сегодня, когда политические обстоятельства крайне затрудняют приток новых насельников, в нем предпочитают видеть лишь живописную или даже теневую сторону: неопрятность, нескончаемые службы, искушения гомосексуализмом. Но вон тот рабочий, что трудится на мельнице, может быть, это и есть старец Силуан. Святость невидима. Однако она наполняет собой некоторые уголки нашего мира, и тот, кто умеет видеть, вскоре замечает, что безмолвие Афона насыщено святостью.

Келлион Милопотамоса, где в 1918 году оказался дьякон Афинагор, находится недалеко от Карея, на восточной стороне Афона. Он стоит на краю высокого отрога, и издалека можно видеть его сторожевую башню, потому что в Средние века он, как и все афонские общины, должен был защищать себя от грабежей каталанцев и прочих «латинских» авантюристов. По странности судьбы этот маленький монастырь, где жил Афинагор I, дважды оказывал в своих стенах приют вселенским патриархам: святому Григорию V, коему предстояло умереть мучеником в 1821 году, и великому патриарху Иоакиму III, который оставил Милопотамос в 1901 году, чтобы взойти на престол, а в следующем году опубликовать энциклику, ратующую за сближение всех христиан и постоянное взаимодействие православных Церквей. «Мы стремимся, – говорится в преамбуле, – к согласию между всеми православными Церквами по предмету столь важному, как пути сближения между всеми, кто верует в истинного Бога-Троицу, дабы пришел день, который непостижимым Своим произволением Господь соделает долгожданным днем единства всех». В 1902 году пожелание такого рода было новым и поистине пророческим. Именно оно определит все действия патриарха Афинагора.