Преподобный Максим Исповедник - Мистагогия

Собеседниками Максима Исповедника в богословских вопросах могли становиться высшие чиновники, например Иоанн Кувикуларий, постельничий, что-то среднее между руководителем дворцовых технических служб и секретарем по чрезвычайным поручениям. Были у него и другие собеседники, которых отличало одно свойство – умение размышлять сразу о многом, мыслить стратегически и потому находить неожиданные решения для необычных, но тем более насущных вопросов.

Важнейший свод сочинений преподобного Максима – его экзегетические (толкующие Библию) труды – в частности, его письма к образованному игумену Фалассию. Максим признавал, что его толкования не являются исчерпывающими, что он больше размышляет о своих страстях и трудностях, чем обо всем смысле человеческой истории, и потому объяснения его скорее терапевтические, чем справочные. Преподобный Максим думает о том, как Библия может возвысить ум настолько над привычными предметами, что ложные привычки мышления сразу станут для нас очевидными. Метод толкования – анагогия, возведение ума от библейских эпизодов к высшим принципам бытия.

Анагогия для Максима Исповедника важнее аналогии, важнее аллегории, ведь аналогия и аллегория просто сопоставляют два неизвестных, два образа с не вполне проясненным значением, а анагогия требует, чтобы хотя бы один образ был прояснен – прежде всего образ жизни, образ покаяния и очищения ума, вдруг узнающего слова Библии как обращенные лично к нему, а поэтому, для искреннего ума, – лично ко всем и каждому.

Созерцание, покаяние и безмолвие, успокоение души и слезы растроганности для Максима Исповедника – не нравственное, а научное условие восприятия Библии и догматов. Никто из богословов за всю историю христианства с такой решимостью не подчеркивал, что правильно понять темные и противоречивые места в Библии можно, только если расслышать в этом призыв к изменению жизни и одновременно пережить сказанное в Библии как уже изменившийся порядок жизни.

Еще в раннем христианском богословии разрабатывался метод «типологии», который вошел в искусство проповеди: исторические события Ветхого Завета рассматривались как прообразы спасительных событий Нового Завета, благодаря чему чудо спасения созерцалось как более реальное, чем реальность рядовых событий прошлого. Но Максима Исповедника, думавшего о современности не меньше, чем об истории, типология не удовлетворяла: да, мы знаем, что спасение важнее бытовых перипетий, но и Ветхий Завет обидно сводить к обыденной истории, не видя в нем вспышек самых головокружительных откровений; и наши бытовые события могут быть так очищены покаянием, что спасительный смысл лучше соизмерять не с привычным опытом, а с торжеством духа.

Долго и пространно Максим Исповедник разбирает, почему в Библии рядом говорится о величайшем ничтожестве и величайшем достоинстве человека, о поражении и победе, о благом бытии в Боге и постоянной нужде человека в Боге. Преподобный Максим настаивает на том, что это не разнесенные во времени эпизоды жизни, но часть единого события человеческой проницательности: заглянув внутрь себя, нельзя не увидеть и своего ничтожества, и своего величия. В наши дни что образованные, что простые люди часто считают все эти представления внушенными культурой, – но для Максима Исповедника и его читателей рассмотрение себя в глубине души в глубинных зеркалах Библии – необходимая часть становления человека вообще: да и сегодня кто не соотносит себя с героями прошлого, кто не переживает острейшие кризисы самопонимания, тот не может повзрослеть. Максим Исповедник и говорит, как можно соотнести себя с Адамом и Давидом, Иудой и Петром и пережить эти истории не как психологические эпизоды внутренней жизни, но как историю стремлений каждого человека и победы духа над этими стремлениями.

Главное понятие в системе богословия Максима Исповедника – «обожение», по-гречески «теозис». Обожение – не только уподобление Богу, но переживание своих мук как части божественных мук, своих мыслей как продолжения или искажения божественных мыслей, своих чувств как поиска божественных чувств. Максим Исповедник мыслит наперекор всем языческим или обыденным представлениям об обоже-нии как слиянии с природой, экзальтации или всемогуществе и настаивает на том, что обожение – очень острое отличение инертного от подлинного, искаженного от независимого, страдальческого от страдающего. Это очищение зеркал духа.

Из богословия различения проистекает богословие любви Максима Исповедника. Любовь для него не чувство, не влечение и даже не форма бытия. Любовь – это подлинность, любовь человека – само бытие его таким, каким он должен быть. Такое учение о любви как о преображающей силе, как о справедливом совместном бытии всех людей и как об образе жизни, становящемся самим бытием, стало важно для иконопочитания: икона как образ не тождественна изображаемому, но она преображается как предмет и посредник любви, уча любить образ Божий в любом человеке.

Слово «мистагогия», буквально «вождение по тайнам», возникло еще в Древней Греции и означало знакомство с какой-либо святыней, рассказ о ней. В этом слове тот же корень, что в словах «демагогия» (предводительство народом) и уже упомянутая «ана-гогия» – техника понимания Библии, «возводящая» ум от упомянутых в ней материальных предметов к духовным реальностям. Роль «мистагога» была близка роли античного «экзегета», толкователя загадочных священных предметов, ритуалов и изображений. Сложность вопросов, стоящих перед мистагогом, заставляет иногда воспринимать слово «мистагог» с улыбкой, просто в значении «тот, кто говорит сложно и многозначительно». Так, в стихотворении Вячеслава Иванова из его «Римского дневника»

В этой шуточной зарисовке есть правда: мистаго-гии противопоставлена не простая речь, но совещание стариков, иначе говоря, быстрое и спонтанное толкование устами тех, кто привык думать о возвышенном. Максим Исповедник, собеседник самых опытных людей, был мастером такой скорости понимания.

Если слово «экзегет» в христианстве стало обозначать толкователя Библии, то единого понимания слова «мистагог» не сложилось. Таким словом могли называть священника, приобщающего человека к разным церковным таинствам: например, сейчас мистагогией именуют внесение новокрещенного младенца в алтарь. Св. Кирилл Иерусалимский в «Мистагогических поучениях» (в русском переводе калька – «тайно-водственных») объясняет мистагогию как систематическое участие принявших крещение в таинствах Церкви, регулярное причащение прежде всего – сегодня этому более всего отвечает понятие «воцерков-ленность». Наконец, «мистагогией» можно было определять само совершение таинств как таковое, которое и поясняет их смысл в самом их исполнении.