Н. Неплюев - Христианская гармония духа. В 2-х кн. Кн. 1

Любовь к моему Отечеству побуждает меня не к тому, чтобы противополагать интересы России интересам всех других народов, а к тому, чтобы способствовать моему Отечеству осуществить высшую правду и этим путем стать светом мира и солью земли [84]– светочем человечества. Для этого я горячо желаю ей самостоятельности и самобытности, желаю благоразумной осторожности, умеренности в отношениях с Западом, имеющим такое растлевающее влияние на современную нашу интеллигенцию, способного внести в жизнь русского народа яд атеизма, индивидуализма и дурно понятой свободы, ту вредную закваску , которая, как духовная гангрена, распыляет человечество и разъедает государственные организмы на Западе.

Любовь к Отечеству дала мне возможность оценить по достоинству отличительные качества славянского племени, которому предстоит осуществить в жизни царство любви, как англосаксы осуществили царство разума, а народы романского племени – царство ощущений. Согласно с этим я сознательно не желаю для моего Отечества ни увлечения рационализмом, ни увлечения осложняющим жизнь материальным комфортом.

Любовь к Отечеству, желание для него мира и единения в братолюбии, побуждает меня желать объединения всех народностей, его составляющих, путем добровольного и сознательного слияния с господствующею расою, того, что принято называть обрусением, и именно потому не сочувствовать насильственному обрусению путем гонения на инородческие языки, одежды и учреждения, что может только возбуждать враждебность и таким образом отдаляет возможность мирного, добровольного соглашения.

Любовь к моему Отечеству заставляет меня горячо желать, чтобы православный русский народ возрос духовно до ясного самосознания высшей правды своих основ: православия, самодержавия и народности, в смысле самобытного прогресса, путем честного и стройного осуществления своих идеалов, доказал их жизненную правду и тем покорил этой правдой умы и сердца всех других народностей, входящих в состав Российской империи, а затем и всего человечества» [85].

Это понимание значимости прогресса, осуществляемого на ниве русской самобытности, особенно роднит Н. Н. Неплюева с И. В. Киреевским. Правда, если для Киреевского главной была идея очищения ума, возвращение его в исконный святоотеческий контекст, то для Неплюева было характерно восприятие личности, личного духа русского человека как еще недостаточно пробудившегося в народе. В восприятии Николая Николаевича личность русского человека была еще слишком погружена в природную стихию народной жизни. Поэтому соответствующее, что называется, практикоориентированное обучение основам христианского мировоззрения, воспитание в духе православной нравственности, трудовое братство как модель будущей общероссийской православной жизни.

Все познания человеческие, в совокупности своей, составляют один общий организм, одно, так сказать, тело ума человеческого. Господственная часть этого тела, голова этого организма, заключается, без сомнения, в религиозных и нравственных убеждениях – вот главная мысль И. В. Киреевского, которую он успешно развил в трех своих очень значимых для него и актуальных для потомков сочинениях: «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», «Записка о направлении и мето́дах первоначального образования народа в России» и «О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах» [86].

В отличие от Н. Н. Неплюева И. В. Киреевский никогда не ставил перед собой задачу духовно-нравственного преобразования крестьян, собственником которых он являлся. Однако вопросами образования народа он занимался и занимался непосредственно. Дело в том, что в 1839 году Киреевский был выбран почетным смотрителем Белёвского уездного училища [87]и эту должность занимал до своей кончины.

Приняв на себя обязанности почетного смотрителя, И. В. Киреевский должен был не только заботиться о материальном благосостоянии училища, держать под надзором его хозяйственную часть, но и следить за его управлением, присутствуя на педагогических советах. Однако более всего его волновало нравственное воспитание подрастающего поколения через православную веру, так как подлинная, правильная и истинная жизнь человека обретается в православии.

В этом вопросе особо важен глубинный смысл православия, вскрытый Киреевским и подхваченный впоследствии Неплюевым. Православие сформировало многие черты национального своеобразия, определило доминанты русской культуры, литературы и искусства. Именно православие сформировало пристальное внимание человека к своей духовной сущности, стало основой русского миропонимания и русского способа бытия в мире. Западный человек , – для Киреевского, – искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд .

Для И. В. Киреевского, жившего в первой половине XIX века, а потом и для Н. Н. Неплюева – человека второй половины XIX – начала XX вв., было важно, чтобы подлинная суть православного мироосмысления стала сущностью первоначального образования народа, делавшей школу преддверием церкви в нравственно-этическом ее значении. Киреевскому в особенности не давали покоя, приводили к мучительным раздумьям вечные вопросы, стоящие перед российской школой: «Что если понятия, получаемые народом посредством грамотности, будут неистинные или вредные? Если вера вместо своего утверждения и развития встретит только запутанность и колебание? Если нравственность классов высших хуже народной, и, следовательно, большее сближение с ними ослабит нравы и привычки добрые, вместо того чтобы просветить и просветлить их? Если, выходя из прежнего круга понятий, <���человек> не находит другого круга сомкнутого, полного и удовлетворительного, но встречает смещение познаний, без опоры для ума, без укрепления для души? Что если прежнее состояние так называемого невежества было только состоянием безграмотности? Если, может быть, народ уже прежде имел и хранил в изустных и обычных преданиях своих все корни понятий, необходимых для правильного и здорового развития духа? Если его ошибки против нравственности были не столько следствием ложных мнений, сколько следствием человеческой слабости, сознающей, впрочем, свою беззаконность, – слабости, которая обыкновенно только увеличивается посредством грамотности? Если большее познание законов не увеличит чувства законности? Если, основываясь на худшей нравственности, оно произведет одно желание – подыскиваться под буквальность форм и пользоваться познанием закона только для безопаснейшего уклонения от него? Если словесность государства или ее часть, доступная народу, представит ему пищу для ума бесполезную, не представляя необходимой, и выведет его любопытство из сферы близкого и нравственного в сферу чужого, смешанного, ненужного <���…>?» [88].