Владимир Тан-Богораз - Эволюция религиозных верований. Курс лекций (1927–1928)

Шел, шел и крепко поесть захотел: – «Ну, надо разговеться». Не успел куска обломить, является к нему старушка и говорит: «Ангел тебе за трапезой, добрый молодец!» – «Добро жаловать, баушка, ко мне разговеться». – «Где ты, друг, был?» – «В таком-то, – говорит, – месте три года за паску в работниках работал. Паску получил, а сам не разговлялся». – «А что ты долго не разговлялся?» – «Да вот что: сел я раз разговляться, подходит ко мне святой отец Никола и садится со мной разговляться. Я ему, баушка, ведь не дал». – «А на что ты ему не дал?» – «Он за копеечну свечку ведь работает, а кто ему свечку не купит, он за того не молится. Второй раз, баушка, сел – опять приходит старичок, просит паски, разговеться; я спросил: “Ты, дедушка, кто?” Ну, дедушка сказал мне хорошо: “Я, – говорит, – господь”». Ну, я бога прогневал, нехорошо перед богом сказал: «Ты, господи, – говорю, – нас всех не ровняешь: которых больно делаешь бедными, которых – богатыми. Взял я положил паску в пазуху и ушел. А ты, баушка, кто?» – «Я, друг, Смерть твоя». – «Ну, давай, баушка, разговеемся! Ты – Смерть, человек справедливый: ты не берешь ни злата, ни серебра, не оставляешь ни царей, ни сильных могучих богатырей – всех моришь». Вот они с ней сели и разговелись. Смерть и говорит: «Хоша я и Смерть, да иди, куда путь лежит». Он и пошел.

Таким образом, я перед вами очертил весь путь восприятия смерти человеком. Сначала я шел таким путем: я очертил практически дорелигиозное бытие, или первое религиозное бытие, – это помощь, удача, фарт, урос, запрет. Причем это не олицетворенный подход. Потом я анализировал стилизацию этого вплоть до судьбы.

Второй анализ я начал с общего ощущения мира от мана, от внешнего мира, от объекта, от наргиние, которое в порядке восприятия человек отсекает от субъекта, и разделяется человек и мироздание.

Причем я подчеркнул, что это восприятие по существу благое, что элементы неприятности, страха и зла сюда еще не входят, ибо мир к человеку слишком близок, и человек живет не только в себе, а живет в мироздании, в этой самой тысяче длинных рук, которые протянуты у шамана во все концы.

Затем я постарался проанализировать рождение процесса рассечения и представление об уничтожении, о том, как смерть вошла в мир как религиозный принцип.

Вы видите далее, что смерть является одним из основных, быть может, даже наиболее основным принципом рождения религии: шаманизма, магии. Магия – это воздействие человека на смерть, с целью ее устранения: к шаманизму прибегают, чтобы вернуть умершего с того света и воскресить.

Поэтому, прежде чем перейти к анимизму, я проанализировал появление смерти и установил, что в первобытности у человека смерть – явление позднее, и не только позднее, но и необходимое. Говорил, что у нас есть волевое отрицание смерти, у первобытного же человека не только имеется волевое бессмертие, но также и сознание бессмертия. Смерть вошла в его сознание, как инородное тело, насильственное тело, которое он стремится выкинуть из своего бытия, выкинуть из религии, выкинуть из фольклора.

Таким образом, я сначала анализировал вхождение смерти в мир и постоянное выкидывание ее, борьбу шаманов (у нас солдата) со смертью как с таковой, в конце стилизованную борьбу. Чукотский шаман даже не борется со смертью, он только отнимает от нее взятую у человека душу и возвращает назад, но смерть не уничтожает. Значит, мы видим, что самое бытие смерти признается. Вначале же бытие смерти не признается, отвергается и строится только фольклор о том, что смерть можно победить и даже уничтожить.

Наконец, в дальнейшем анализе я слежу за возрастанием смерти и иду двумя путями: я дал анализ того, как смерть вошла в мир через животное, как зверь бессмертие украл и был за это наказан.

Наконец, я закончил анализ тем, что смерть все более и более растет, и дал вам последний образ смерти, не той, которую побеждает шаман или солдат, а, наоборот, той смерти, которая побеждает всех людей.

И, наконец, я кончил очень ярким литературным изображением всемогущества смерти в разрезе социальном, в разрезе бытовом, в разрезе мироздания: смерть является не только последней стадией жизни, но последним элементом справедливости.

В сущности говоря, надо было этот анализ продолжить таким образом: говорить о воскресении массовом, например о страшном суде, о загробной жизни, о рае и аде, о воскресении человечества, о загробных муках. Это один анализ.

Другой анализ – о кончине мира, о смерти богов, о победоносном элементе судьбы, стоящей над богами.

И, наконец, можно дать анализ этический: смерть как справедливость и воскресение, как награда.

Так как этот анализ (о страшном суде, о загробной жизни, добре и зле и так далее) довольно сложный, то я дам его, если буду иметь время, в конце рассмотрения религии, когда перейду от религии первобытной к религии более высшей.

Теперь мы стоим у порога анимизма, мы подошли к анализу первобытного религиозного мироощущения, к рассечению его надвое: человек и мироздание.

Дальнейший анализ должен пойти так: это неопределенное мироздание человек населил жизнью, сначала олицетворил, а потом одухотворил.

В последующем анализе мы пойдем от анимизма, от начала олицетворения до одухотворения.

С другой стороны, прежде чем двигаться вперед, надо дать анализ человеческой психологии как восприятия религии, о том, что такое мышление логическое и нелогическое.

Исходя из того, что религия есть мироощущение, а наука есть мышление, мы пойдем таким путем: во-первых, будем говорить об ощущении, о нашей возбудимости. Первобытный человек чрезвычайно податлив на всякое возбуждение и всякое влияние. В пример я могу привести случай, происшедший с русским купцом, который ездил во Владивосток. Там была эпидемия кори. Как-то купец, играя в карты с исправником, выиграл у него большую сумму денег. Исправник разозлился и сказал ему: «А знаете, Иван Петрович, я видел вчера во сне, что вы умерли от кори». На купца это так подействовало, что он изменился в лице, бросил карты, пошел домой и в ту же ночь умер от кори.

Само собой, понятно, что если существует такая мягкость, податливость смерти и совершенно истерическое восприятие ее так сильно для отдельного индивидуума, то для массы оно является гораздо большим.

В дальнейшем придется дать анализ восприятия опасности и анализ нашего мышления, ибо мышление современного человека и первобытного не имеет логического характера.

В современном мышлении есть множество подходов совершенно алогических. Из моего анализа я выделяю в религии элементы нелогические, пралогические, элементы прямого восприятия, прямого ощущения.

Таким образом, я постарался установить в самом мышлении первобытного человека элементы алогические, то же самое я постараюсь установить и в мышлении человека современного. Если вы возьмете дикаря, который мажет своему идолу губы сметаной и потом наказывает его, и ребенка, который дает есть своей кукле, то увидите, что этот подход совершенно одинаковый, тот же самый подход, какой мы находим в фольклоре и в поэзии, – действие путем уподобления, путем всевозможной стилизации и перестановки.