Ян Чернобай - Сын чтит отца

Страх стал атмосферой первых людей, в которой ложь умножается и приносит свои плоды. У лжи и страха множество плодов, их можно долго перечислять, но я хочу показать вам самое уродливое их творение – это поколение духовных сирот.

Адам и Ева осиротели, из за лжи и страха они потеряли отношения с Небесным Отцом, и всё, что они смогли принять в наследие – это шкуры жертвенных животных. Они лишились наследия не потому, что его не было, или Бог не хотел давать, а потому что не смогли его принять. Ведь сирота, находясь в том, что принадлежит отцу, не считает это своим.

Есть одна очень сильная иллюстрация сиротства в Библии, в притче о блудном сыне. Хотя в названии этой притчи упоминается один сын, это притча о двух сыновьях, которые в своем мышлении и по своей сути оба были сиротами.

«Ещё сказал: у одного человека было два сына; и сказал отцу младший из них: «отец! дай мне часть имущества, которая мне принадлежит». И отец разделил им имущество…

В синодальном переводе просьба младшего сына о том, чтобы получить свое наследство, звучит так:«Отче! Дай мне следующую часть имения». Одно из значений слова « дай» в греческом языке значит буквально « совершать набег, нападать». Со стороны младшего сына это был реальный захват части наследия, это было преступление. Я писал выше, что все преступления, если посмотреть более глубоко, совершают из-за страха. Страха перед бедностью, страха перед людьми, страха быть не принятым, страха неудач… Страх – это энергия всех преступлений, страх – это атмосфера и запах сиротства.

В какой-то момент тот же самый голос на уровне мыслей, чувств, душевных ран… заговорил с ним, и, я думаю, это была та же самая ложь, что прозвучала в Эдемском саду, а потом через тысячи лет в пустыне, где был искушаем Иисус. Это была ложь, ставящая под сомнение истинность сыновства, и младший сын в нее поверил, впустив в сердце страх. Возможно, он испугался того, что ему вообще ничего не светит, или достанется малая часть. И, чем больше он находился в этой атмосфере, тем сильней становилось это чувство, а с ним усиливалось и мучение. И в этой боли рождается план захвата – решение, которое переросло в преступление: «…дай мне часть». Важно понимать, что младший сын захватил лишь часть, а не всё наследие, потому что страх, даже если он чего-то и «поможет» добиться, то это будет лишь малая толика, и то на короткое время, а последствия этого «захвата» я не желал бы никому.

«Вскоре после этого младший сын собрал всё и отправился в далёкую страну. Там он стал бездумно растрачивать свои деньги, пока не потратил всё, что имел. Вскоре, когда в той земле наступила засуха и по всей стране начался голод, младший сын оказался в нужде. Он пошёл и нанялся на работу к одному жителю той страны. Тот послал его к себе на поле кормить свиней. Он был так голоден, что рад бы был поесть корм для свиней, но даже этого ему никто не давал.»

В этой же притче мы видим второго, старшего сына отца, сиротство которого ярко проявляется в самый разгар торжества. Младший брат вернулся, отец безмерно счастлив и в честь этого устраивает пир. Радуются все, даже наёмники, и новость об этом достигает его в конце рабочего дня.

«Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: «Что это такое?»

Неожиданное веселье напрягло его настолько сильно, что он даже не вошёл в свой дом, чтобы увидеть происходящее своими глазами, а позвал слугу, чтобы спросить – что творится в доме.

«Что это такое?» – звучит как претензия, как упрёк: что за праздник во время будней? – К чему сия трата? – Зачем покупать такую дорогую машину? – Какой смысл от этих конференций? – Зачем сеять в помазание? – Зачем строить такой большой дом?…

Знакомо? Эти вопросы звучат до сих пор из уст сирот. Я уверен в том – и это моё личное предположение – что вторым детищем лжи и страха стала нищета.

Сироты не любят праздники, потому что праздник несет атмосферу, противоположную страху. Поэтому, если у них есть такая возможность, они избегают торжеств, конференций, общества успешных в чем-то людей. И если им всё-таки приходится там присутствовать, после этого они словно срываются с цепи, идут вразнос в своих эмоциях и чувствах, их как будто подменили: был один во время конференции, а после нее – абсолютно другой. Потому что всё это время он находился в напряжении противостояния другой атмосферы.

Старший сын обнажился, его сиротская природа дала о себе знать:

«Он же сказал ему что Брат твой пришёл, и заколол отец твой телёнка откормленного, потому что здравствующего его он получил.»

Он впал в гнев, а гнев – это тоже детище страха.

«Но он сказал в ответ отцу: „вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка“. Он же сказал ему: „сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся“.»

Ложь, в которую поверил старший сын, настолько изолировала его чувства, что он называет себя рабом. Поэтому у него и не было дерзновения просить у отца козлёнка: ведь раб не может считать хозяйское добро своим. Ущемлённое мышление сирот говорит им, что отцы процветают для себя. Но отец пытается рушить эту ложь, объясняя, что всё это процветание – для него, для сына.

Я не знаю, чем закончилась эта притча для старшего сына, поверил он отцу или утвердился в своей лжи, но я точно знаю одно: это актуально и сегодня, спустя несколько тысяч лет. Физические и духовные дети всё также упрекают своих отцов мысленно или на словах, более или менее агрессивно, захватывая часть наследия или убегая ни с чем, но так или иначе – этот упрёк звучит. И пока эта война, этот внутренний конфликт продолжается внутри сыновей и дочерей, мы будем видеть руины наследия.

Какое то время назад мы полетели на конференцию «Голос апостолов», и наш маршрут лежал через Нью-Йорк. Меня впечатлил этот город. Это не та Америка, что я привык видеть: очень разнообразный город и колоритная публика.

Когда мы ехали с моей любимой Анечкой из аэропорта в гостиницу, был вечер, и наш маршрут лежал через весь город в самый разгар пробок. По этой причине мне удавалось рассматривать людей и здания в деталях. Один момент, увиденный мной, очень сильно меня коснулся – можно сказать, «попал» в меня. Мы проезжали мимо небоскрёба, который являлся жилым домом, с очень красивым входом, где стоял швейцар. Около входа, прямо под окнами, стоял солидный пожилой мужчина в дорогом костюме и курил. Я не знаю почему, но я связал его с тем, что увидел в этих окнах, напротив которых он стоял. Вся комната была обшита деревом, и были видны элементы очень дорогой массивной мебели, на стенах по всему периметру комнаты были развешены портреты людей из разных эпох.