Лев Прозоров - Боги и касты языческой Руси

Хорс же и Семарьгл оказываются проявлением иранского влияния, частично воскрешая построения о сборном капище подчинённых Владимиру народов. Каковы же итоги почти двухсотлетнего — если вести отсчёт от книги Строева (если вспомнить про Ломоносова, тем паче про Гизеля, то речь придётся вести о трёх и более веках) — изучения киевских Богов?

С одной стороны, продвижение вроде бы есть. Нашли остатки возведенного будущим крестителем святилища. Опровергли идеи о финском происхождении Макоши, тюркском — Хорса и Семарьгла. Навсегда отошли в прошлое идеи скептиков о наобум подобранном летописцем перечне своих и чужих божков — или произволе князя, собравшего за оградой неродных народу и вскоре позабытых им кумиров.

Точнее, увы, должны были бы отойти… к сожалению, история не похожа на, к примеру, самолетостроение. Там, допустив одну ошибку в конструкции или управлении, больше постараешься не ошибаться — если выживешь.

Ошибочная же историческая теория может существовать столько, сколько существуют люди, которым она отчего-то нравится, или выгодна, или попросту удобна.

Однако положительный эффект изысканий пока невелик. Боги, стоявшие «вне двора теремного», так и остаются загадкой. По какому принципу их объединили? Почему именно столько? Кто из них за что отвечал? Наконец, отчего Владимир первым делом по восшествии на престол решил возвести им капище?

В этой книге, читатель, я постараюсь, учитывая находки и ошибки, открытия и промахи предшественников, дать ответ на эти вопросы. А уж насколько они, эти ответы, окажутся убедительными — решать вам.

А была ли реформа? «Явила ми ся пять Бог». Первое киевское капище. «Пантеон Владимира» или киевское Пятибожие? Панчадэватт. Галльские Боги Цезаря. Аналогии с киевским Пятибожием.

Древнего жертвенника

Камни замшелые,

В трещинах пепел

Тех давних дней —

Священных времён.

Через век без малого после возведения Владимиром капища в Киеве произошло новое знаменательное событие. Время было неспокойное, христианская вера, огнём и мечом укрепившаяся было сто лет назад на Руси, шаталась.

Её основная опора, княжеский дом Рюриковичей, погряз в усобицах, вооружённая сила за спиной проповедников кроткого и незлобивого Иисуса не была и вполовину такой, как в те времена, когда, по летописи, «крестил Путята мечом, а Добрыня огнём», когда, по полесским преданиям, реки текли кровью — и по этой крови вплывали в города кресты.

Теперь же иные князья — к примеру, Всеслав Полоцкий, про которого говорили, что и родился-то он от волхованья, [14] 14 Много позднее то же самое говорили про первого русского царя, Ивана Васильевича Грозного — якобы его старый отец прибегнул к «волхвова-нию», дабы зачать себе наследника с молодой Еленой Глинской, отчего мальчик впоследствии оказался кровожаден. «Лютость на кровопролитие» приписывали и Всеславу Брячиславичу, однако даже составленная в столице его врагов, сыновей Ярослава «Мудрого», Изяслава, Святослава и Всеволода, летопись не показывает ни одного примера кровожадности князя-оборотня, ЭДто рассказывает о поголовной резне населения Минска, принадлежавшего осеславу и захваченного христолюбивым воинством киевских Ярославичей. и на голове носит потаённую повязку-науз, и волком может перекинуться, и в ночи перелететь за сотни вёрст, окутавшись синей мглой — и сами начинали поглядывать в сторону древних Богов.

И то сказать — неурожаи чередой, у степных границ новые враги объявились — половцы. А виноват кто? А виновата — в глазах многих вчерашних, а то и нынешних язычников — новая вера. Прогневали старых Богов, а из нового, выходит, не слишком могучий заступник.

Про простолюдинов говорить не приходилось — когда пришёл в Новгород волхв, весь город поднялся по его слову на епископа, и не принеси князь Глеб топор на переговоры под полою плаща — кто знает, чем бы обернулось.

Вот в Ростовской земле, от Ярославля до самого Белоозера, поднялись люди за двумя волхвами, которые приносили в жертву «лучших жён», стараясь тем исцелить изуроченную новой чужой верой землю, вернуть её плодородие.

Епископ Ростовский Леонтий, вскормленный в Киево-Печерской обители, попытался унять людей — убили. Это позже напишут житие, где убитый епископ воскреснет, и в ужасе повергнутся наземь убийцы, и сами будут лежать, как трупы, но епископ простит и исцелит их, и лишь потом отойдёт.

В скупой же записи монастырского летописца пока только одно, без угодных Богу, да только не сплетённых ещё прикрас: умучен от поганых.

Вот в такое беспокойное время и произошло интересующее нас, читатель, событие: «В си же времена приде влъхв, прельщен бесчъмь. Пришъд бо Кыеву, глаголаше: Явила ми ся пять Бог, глаголюще сице: поведай людьм, яко на пятое лето Дънепру потеши въспять, а землям преступати на ина места…».

Как сообщает летописец, «верные», то есть христиане, смеялись над Языческим пророком и грозили ему: «Бес тобою играет на погибель тебе», а «невегласи», как называли часто летописцы земляков-язычников, его слушали.

По всему видно — этих последних оказалось немало, поскольку «верные» на сей раз на откровенное, привселюдное убийство не пошли — просто волхв исчез однажды ночью.

Впрочем, неудивительно — сторонников старых Богов будет в Киеве немало ещё и сто с лишним лет спустя после этой истории: вот летописец сообщает о вокняжении в городе князя Рюрика в 1194 году: «И обрадовася вся Руская земля о княженьи Рюрикове, кияне, и крестьяни (здесь: христиане. — Л.П.), и погани, зане всих приимаше с любовью: и крестьныя, и поганыя. И не отгоняше никого же».

Как видим, «поганых» очень долго оставалось значимое число даже в столице крещёной Руси.

Но мы сейчас не о них, не о тех, кто в христианской, или, по крайности, крещеной Руси хранил верность прежним святыням. Это тема для отдельного разговора. [15] 15 Автор готовит книгу «Повести чёрных лет: язычники крещёной Руси от Богомила Соловья до Несмеяна Кривого».

Гораздо больше сейчас нас должны занимать речи волхв «Явила ми ся пять Бог».

На это изречение летописного волхва, смущавшего пророчествами жителей «Матери городов русских», обратил внимание ещё Аничков. При всей неприязни, который сей давно покойный господин вызывает у меня как личность, не могу не признать, что у него случались удачные мысли.

Правда, он, как и Рыбаков, считал, что летописный список нужно сокращать до пяти.

Только, в отличие от Бориса Александровича, сокращал он его не за счёт «птице-пса» Семарьгла, а за счёт единственной Богини киевского капища. Но ведь можно поступить проще.