Лев Прозоров - Боги и касты языческой Руси

Их окружали символы воды, Солнца, растительности, семян (вспомните, читатель — «древо всех семян»), плодородной земли.

Рядом с ними изображали пирующих, пляшущих под игру гусляров юношей и девушек.

Этих псов академик Рыбаков сближал с собаками, сторожившими ростки и колосья ещё на глинянной расписной посуде древней Трипольской культуры, на заре медного века.

Возводя образ Киевского Божества к такой древности, Борис Александрович, конечно, отводил мысль о «заимствовании» его у иранцев: «Перед нами не столько заимствование, сколько одинаковость образа (возможно, речь об общем индоевропейском происхождении? — Л.П .).

В пользу этого говорит и то, что ни один из многочисленных иранских вариантов имени Сэнмурва не совпадает с русской формой». Далее учёный прямо отсылает читателя к эпохе земледельцев медного века (трипольцев) и общим предкам «индоиранцев, славян, греков и фракийцев».

В те времена, писал он, собака, охранявшая первые поля первых земледельцев от многочисленного зверья — косуль, серн, коз — и птиц, стала «олицетворением вооружённого добра».

Эта версия своей красотой и убедительностью покорила многих. Те же Топоров и Иванов впоследствии отказались от своего «Семероглава» и склонились именно к этой версии. Даже рьяные противники Рыбакова — хотя те-то постарались как раз в очередной раз стащить всё к очередному «заимствованию».

Правда, каким-то загадочным образом у них в одной статье оказывались утверждения, что о славянах нельзя говорить ранее VI века (какое-то прямо-таки ритуальное убеждение наших «объективистов», по обыкновению имеющее мало общего и со здравым смыслом, и с сообщениями источников), и что Семарьгл заимствован славянами от …скифов, сошедших с исторической арены ещё до начала христианского летосчисления. Вот такие вот строго научные методы…

Столь же охотно, хоть, конечно, и по другим причинам, восприняли идею о птице-псе Семарьгле учёные — наследники и единомышленники Бориса Александровича, а также те, кто популяризировал, [56] 56 Разумеется, без крайностей не обошлось и тут — на одной из иллюстраций к очередным «Сказаниям Древней Руси» пишущему сии строки довелось с безмерным изумлением увидеть — под именем «Семаргла» — оснащённого крыльями… ирландского сеттера, породу собак, вряд ли известную в Древней Руси или, скажем, Скифии, не говоря уж о Триполье. а то и возрождал Веру предков. Охотно принял бы её и я, благо такой Семарьгл как раз прекрасно укладывается в схему Пятибожия.

Нет, в самом деле, обрисованное Рыбаковым Божество словно напрашивается на нишу покровителя-заступника касты земледельцев-общинников, их полей, их главного богатства — хлеба. Однако же есть, читатель, ряд обстоятельств, которые в данном случае препятствуют мне согласиться с мнением уважаемого учёного.

Первое указал сам же Борис Александрович со ссылкой на работы выдающегося языковеда Измаила Ивановича Срезневского. Словом «кумир» на Руси никогда не называли изображение животного, будь то реального или сказочного, мифического.

Лишь человекоподобные изваяния могли называться «кумирами», а значит, и изваяние Семарьгла на Киевском холме, в летописи названное «кумиром», должно было иметь человеческий облик, а никак не звериный. Предположение Рыбакова о Семарьгле, изображённом в качестве барельефа на кумире Мокоши, — домысел исследователя, никак не подкреплённый источниками.

Во-вторых, приходит на ум то же возражение, которым сам Борис Александрович разрушал построения тех исследователей, что желали видеть в Роде, Боге Богов древней Руси, обычного…домового.

Учёный справедливо возражал им — какой же это «домовой», если он во всех памятниках упомянут всегда и только в единственном числе? Разве может быть на весь мир — да ладно, даже хотя бы и на всю Русь — единственный домовой? Совершенно то же самое можно спросить и у самого Рыбакова — какие могут быть «симарглы», по две-три штуки изображающиеся на каком-нибудь браслете, если Бог Семарьгл везде и всюду упомянут в единственном числе?

Ну и в-третьих, и, пожалуй, в главных — совершенно непонятно такое бесследное исчезновение этого Божества из народной памяти. Об угрюмом и опасном Стрибоге остались памятки в местных преданиях, в названиях мест, в однокоренном названии нежити, наконец.

Где же память о Семарьгле? Как мог «затеряться» настолько древний — восходящий к мотыжным земледельцам Триполья! — и столь популярный культ? Если изображения Семарьгла столь щедро покрывали украшения и обрядовую утварь, проникая даже в храмы новой религии, если с ним было связано самое важное для земледельцев (бывших, напомню, подавляющим большинством русского народа ещё в XX веке) — плодородие Земли, урожай, если его образ освящал один из самых живучих и устойчивых Языческих обрядов на Руси, весенне-летние Русалии — как понять столь полное забвение?

Почему уже в трудах книжников-обличителей Язычества в XII–XIV веках возникают вместо него какие-то невнятные Сим и Регл (к концу XV века «эволюционировавший» до совершенно неузнаваемого «Раклея», которого наряду с Перуном, «Гурсом»-Хорсом и Магометом призывает Мамай в «Сказании о Мамаевом побоище»)?

Нельзя сказать, что Рыбаков совершенно не замечал этих вопросов. Он старался ответить на них в книге «Язычество древней Руси», но эти его ответы, увы, не выглядят вполне убедительными.

Борис Александрович утверждал, что в XII–XIII веках имя Семарьгла уже оказалось…забыто, как книжниками, так и большинством русских людей, как непонятное и заимствованное, а сменил древнего Бога Переплут, [57] 57 С разрешения уважаемого читателя я не стану задерживаться на попытках произвести имя Переплута от «плутать» или «переплыть». Культ леших-заплутов и водяных (в том числе и самого Морского Царя) на русском Севере дожил чуть не до XX века во всей красе, включая жертвоприношения и молитвы, а то и идолов, но не содержал ни плясок и ритуального питья, ни наименований, почитаемых Переплутом. которого в одном из списков «Слова об идолах» упоминают на месте, где в других списках фигурирует Семарьгл.

Переплута Борис Александрович сопоставил с литовским и прусским божеством растительности Пергрубием, которому, по словам автора XVI века Менеция, в день святого Георгия (23 апреля) литовские племена приносили жертву несколько акробатическим образом. Именно — жрец-вуршкайт, держа в правой руке полную пива чашу, воспевал прогоняющего зиму Пергрубия, а затем ухватывал чашу зубами и выпивал её, не прикасаясь руками, и перебрасывал (любопытно — тоже зубами?) опустошённую чашу назад через голову.

Переплуту же, согласно сообщению составителя того же «Слова об идолах», «вертячеся ему пиют в розех, забывши Бога». Некоторую аналогию здесь действительно можно усмотреть.