Николай Осокин - История альбигойцев и их времени. Книга первая.

Начало инквизиции — вопрос весьма неразработанный и темный в церковной истории, хотя ее учреждения были описаны не раз с достаточной подробностью. Автор полагает, что элементы этих учреждений коренились издавна, подготавливая почву для стройной системы. Дух, вдохновлявший инквизицию, не мог быть внесен одним человеком, он развивался под влиянием исторических судеб Западной Церкви. Инквизицию можно понимать в самом широком смысле как нетерпимость вообще и в более узком, непосредственном — как судебно-полицейское учреждение, наблюдавшее за чистотой католического учения и каравшее любое уклонение от нее. В истории инквизиции как карательного органа важнейшую роль сыграл Доминиканский орден. Потому, говоря об инквизиции вообще, мы не могли игнорировать историческое развитие религиозной нетерпимости на Западе, но вместе с тем, разбирая и опровергая все прежние теории касательно открытия первых церковных судилищ, мы искали более точную дату для начала доминиканской инквизиции. Опираясь на неизданные протоколы провансальских трибуналов, которых доселе не имели в виду, автор должен был остановиться на новой, более поздней дате.

Исходя из той мысли, что вопросы церковной истории не могут быть изучены и поняты без знакомства с политическими и общественными реалиями, мы по возможности связывали их с последними. Автор не хотел, чтобы его книга приняла характер мартиролога альбигойцев, да и независимо от этого он должен был часто обращаться к папской истории и к политическим событиям на Западе в XIП столетии (а более всего к внутренней истории Лангедока, поскольку она входила в круг задач этого сочинения), потому что инквизиционные институты создавались под влиянием и того и другого.

Но один рукописный материал, послуживший источником для многих страниц предлагаемой книги, не мог бы сам по себе обусловить необходимость изучения провансальской и вообще первой инквизиции в глазах русской публики. Автор смеет думать, что, соединив в своем изложении историю первой инквизиции с историей нетерпимости Римской Церкви вообще, он несколько оградил себя от такого упрека. Он хотел показать, как терпимость содействовала росту и могуществу Западной Церкви и как обращение к нетерпимости повлияло на ее внутреннее и внешнее падение. С тех пор как инквизиция, явление совершенно чуждое духу христианства, стала необходимым элементом папской системы, последняя подорвала всякое уважение к себе в общественном мнении Запада и стала близиться к гибели. Инквизиция была гангреной католицизма, его злым гением. В этом отношении история нетерпимости всегда будет интересным предметом для изучения. Те охранительные, полицейские меры, которые порождает преследование протеста, всегда представляют собой орудие весьма обоюдоострое. Гонение на чужую мысль есть проявление боязни за прочность собственной, сознание внутренней несостоятельности. Нетерпимость вызвала крушение даже такой могучей силы во всемирной истории, какою была Римская Церковь. Альбигойство, явление болезненное, пало бы само собой от внутреннего разложения и от противоречий, которыми оно страдало. Трибуналы же, преследуя ересь, вызвали против себя общественное негодование, обратившееся позже на само католичество, и тем косвенно подготовили более решительную оппозицию, т. е. великую Реформацию».

(Из предисловия ко второй книге.)

При подготовке текста книги к изданию мы постарались снабдить его необходимыми комментариями уже по той хотя бы причине, что современное состояние исторических дисциплин позволяет по-иному взглянуть на многие из поднятых НА. Осокиным проблем. Поскольку издания прошлого века представляют собой воспроизведение рукописей магистерской и докторской диссертаций, мы несколько «облегчили» их, убрав ту часть примечаний самого автора, где Н.А. Осокин полемизирует с авторами, чьи точки зрения безусловно устарели.

Текст печатается по изданию: Н.А. Осокин. История альбигойцев и их времени. Казань, 1869—1872 гг.

18 июня 1209 года в Сен-Жилле, одном из городов Лангедока, совершался торжественный обряд церковного покаяния над тулузским графом Раймондом VI. Толпы народа окружали площадь перед городским собором; среди горожан находились рыцари и вассалы графа как невольные свидетели унижения своего сюзерена. Могущественный государь, родственник королей арагонского, английского, французского, смирялся перед силой непреклонного папы. Три архиепископа, девятнадцать епископов, все окружное духовенство присутствовало при церемонии. Впереди всех стоял папский легат Милон, представитель первосвященника и исполнитель наказания.

Граф, в одной рубахе, босой, со свечой в руке, опустился на колени перед легатом. На паперти, против церковных дверей, возвышался аналой, на котором лежали дары Христовы и священные реликвии. У ног легата Раймонд молил о пощаде. Он сам прочел длинный список своих преступлений перед Церковью, обязываясь и теперь и впредь во всем беспрекословно подчиняться повелениям папы и его легатов; граф тулузский отказывался от всякой свободы в действиях. Шестнадцать вассалов тут же подтвердили присягу своего государя. Тогда легат поднял Раймонда на ноги, накинул веревку ему на шею, взял концы ее в руку и повел его в церковь, на ходу хлестая графа пучком розог.

В слезах покаяния, а может быть и горького оскорбления, Раймонд распростерся на церковном амвоне. Тогда легат дал ему отпущение именем «господина папы Иннокентия III». Народ напирал на вошедших в церковь верующих; выйти из нее в те же двери было невозможно. Высеченный, в одной рубашке, граф невольно должен был пройти мимо гробницы блаженного Петра де Кастельно. В духовенстве пробежал говор о справедливом суде Божьем; память святого была отомщена... [A_1] [A_1] Примечания автора имеют сквозную нумерацию в пределах главы и приведены в конце тома.

Так карала Церковь того, кого она подозревала в отступничестве или хотя бы в нерадении к католицизму. Граф же тулузский совершил самое ужасное преступление для того времени — он покровительствовал еретикам.

Это происходило в начале XIII столетия. То было временем полного господства церковно-католических идеалов. Папская гегемония приобрела тогда силу исторической реальности. Не только граф тулузский, но и все европейские государи преклонялись перед авторитетом римского первосвященника.

Известно, какие образы соединяются с понятием о средних веках вообще. Но то столетие, в котором главным образом совершается череда событий, излагаемых в нашей книге, было полным их выражением. Средние века будто воплотили в нем свою культуру, которая являет в те моменты лучшие свои стороны. Вместе с богатством явлений в сфере политической и юридической этот век насыщен замечательным духовным творчеством. Если количеством великих умов определяется культурное значение эпохи, то XIII столетие имеет право называться наиболее важным в развитии европейской цивилизации, в нем сосредоточились все типичные стороны средневековой жизни.