Романо Гвардини - О Боге Живом

В промежутке что то произошло. От ребенка до юноши и от юноши до более пожилого человека развернулась история.

Когда мы мыслим о религиозной реальности, наши мысли не представляют собою нечто готовое, как отчеканенные монеты, которые всегда остаются такими, какими их сделали, и могут только переходить из рук в руки; наши мысли живут. А жизнь означает рост. Знакомство с религиозной реальностью проникает в душу как живое семя, через разговоры родителей, через преподавание Закона Божия, через все то, чему учит Церковь, или еще каким-либо иным способом. Отныне это семя живет в сознании слушавшего, прорастает и развивается. Как полагается прорастающему семени, оно всасывает питательные вещества - из внутренней и внешней жизни, из образов, воспринимаемых человеком, из опытов, им переживаемых. Из всего этого складывается живой образ той святой реальности. Но материалы, питательные вещества, которые этому служат, меняются, потому что меняется жизнь, из которой они берутся. Поэтому неизменная основная сущность религиозной реальности вновь и вновь воссоздается из новых живых веществ в новой форме и в новом выражении. И это - совершенно изумительное явление.

Сейчас мы говорили о сердцевине этого явления - о том, как человек мыслит Бога. Бог есть Тот, Который есть вечно. Его реальность одна и неизменна. Но в том, как человек улавливает эту реальность, как он мыслит образ Бога, - в этом и свершается история глубинной жизни.

Для ребенка Бог это - «Боженька». Он Его встречал, как высшее из всего существующего, в своей повседневной жизни, в тиши своего сердца, и встречал Его может быть чище и глубже, чем взрослые. Каждый раз, когда ребенок слышит и сам говорит о Боге, когда, создавая внутреннюю ткань своих мыслей, он составляет для себя образ Бога, он пользуется для этого теми материалами, которые в его представлении стоят высоко, и едва ли не чаще всего он их находит у своих родителей. Бог на небе самый могущественный и внушающий больше всего уважения. Он управляет миром, как отец управляет своими профессиональными орудиями. Весь мир окружающий ребенка, - живой. В нем перемешаны внутреннее и внешнее, вещи и души, действительность и сказка. Этот мир создан Богом и Ему принадлежит. В нем Он царствует и делает, что хочет, как отец со своей работой, как мать со своим домашним хозяйством, - а может быть даже немножко вроде того, как сам ребенок обращается со своими игрушками и с порождениями своей детской творческой фантазии. Когда ребенку рассказывают, как Бог поступил с первыми людьми, как бранил их за непослушание и прогнал из рая, как Он потом печалится видя окаянную жизнь людей на земле, как ужасно Он их наказал, а затем Сам в этом раскаялся, как Он решил, подумав о человеческой слабости, больше не наказывать их так беспощадно и в знак Своего милосердия поставил среди облаков радугу, - ребенку все это понятно, так же, как и, многое, подобное этому, что стоит на страницах Священного Писания. И ребенок понимает это правильно и глубоко, в настоящем божественном смысле.

А потом начинается великое превращение. Детский мир разрушается. Молодая жизнь начинает мощно себя проявлять. Потребность жить подымается и ширится. Появляется ощущение бесконечности. Одновременно пробуждается критическое отношение к тем образам, среди которых прежде протекала детская жизнь, они теперь кажутся ребячливыми, узкими... Непосредственные связи прежнего мира исчезли. Прежде все было одно в другом, - этого больше нет. Молодой человек со своей внутренней жизнью противостоит внешнему миру и ищет уверенности в самом себе, стремится получить опору внутри и больше простора вокруг себя. Это тоже проявляется в критике, которая оказывается тем более раздраженной, чем менее молодое существо уверено в себе... Молодой человек ощущает духовное, с его достоинством и со своей собственной ответственностью за него. В том, что он ощущает духовное и страстно переживает его безусловность, как раз и лежит та точка, в которой он чувствует и утверждает свою особенность. И с тем большей нетерпимостью он восстает против всего, что кажется ему нарушающим чистоту духовного.

Так начинается и борьба за Бога. Борьба за такое представление о Боге, при котором молодой человек может иметь сильную веру, но вместе с тем и широту жизни, и страстность и зрелость духа. Он ищет, чаще всего бессознательно, иных материалов и масштабов для своего мышления о Боте. Он угадывает, что существенны бесконечность Бога и Его вечность, Его духовность и истинность. Чувство бесконечности у развивающейся жизни и суровая жесткость молодого духа предоставляют для этого материалы. В качестве же масштабов ему подходят законы природы, действующие всюду, или нравственный закон, в своей возвышенности и строгости связывающий совесть, - словом, такие законы, которые стоят выше каждого частного случая, или такие жизненные опыты, которые перехлестывают через любую грань. Бог есть Тот, Кто есть во всем и Кто во всем действует, подобно этим законам мирового hi человеческого бытия. И еще Бог - Тот, Кто мощно пронизывает все, подобно тому как сердечное чувство до бесконечности пронизывает мир. Глубина потока жизни, сила воодушевления, неизмеримость тоски объемлющей все мироздание, великий опыт любви дают материал для образа Бесконечного.

Ревниво оберегается чистота представлений о Боге. «Чистота» же означает, что о Нем не должно говориться ничего изменчивого, конечного, вещного, человечески ограниченного. Бог должен пребывать в незапятнанной, неизменной духовности, в ничем не ограниченной бесконечности. И если тогда оказывается, что в Священном Писании говорится о том, как Он грядет «на крыльях бури», то остается думать, что это - красивое поэтическое сравнение. А если спросить, надо ли это принимать всерьез, в собственном смысле, то это будет отклонено с недоумением: как же так, Бог и вдруг «грядет»? Как может Бог смотреть на людей строющих башню, да еще опускаться с неба чтобы лучше увидеть, что они делают? Как может он разгневаться и смешать их языки? Ведь Бог - вечный смысл, вечная истина, все наполняющая бесконечность!

Но потом происходит новое превращение. Чувство бесконечности, свойственное пробуждающейся жизни, слабеет. Человек смутно ощущает свои пределы. Очертания предметов, прежде захлестнутые, проступают все больше, выдвигаются наружу, все более отчетливо и жестко. Человек начинает угадывать противопоставленные ему пределы Иного. Он замечает иллюзию, содержавшуюся в тех движениях, казавшихся ему бесконечными. Но в то же время ему открывается, что такое, в сущности, «человек», - именно этот человек, со всеми! своими ограничениями и с трезвостью своего пробужденного существования. Нечто гораздо большее, чем всякая бесконечность жизни! Если теперь один человек приходит к другому и они понимают друг друга, и между ними возникает общность судьбы и общность чести, то это нечто неизмеримо более высокое, чем «закон природы» с его бесчувственным равнодушием. И если один заботится о другом и принимает его стремления как свои собственные, то это глубже, чем где-то витающий, отвлеченный «нравственный закон». Становится ясным, что характер важнее одаренности, личность глубже природного простора; добровольно признанная, пережитая, наполненная борьбою конечность благороднее кажущейся бесконечности юношеских ощущений.