Майкл Мюррей - Введение в философию религии

Однако со второй посылкой дело обстоит иначе. С одной стороны, трудно понять, почему дух и тело должны быть столь глубоко связаны между собой, если самое существование одного не зависит от существования другого. (В самом деле, нелегко уразуметь, почему они должны быть столь глубоко связаны, если дух не тождествен мозгу или, самое меньшее, программному обеспечению, работающему в мозге.) Но ведь корреляции между изменениями духа и изменениями мозга вполне могут оказаться не более чем побочным продуктом временной связи духа с телом. Когда вы стоите перед зеркалом, имеет место довольно жесткая корреляция между переменами в вашем теле и изменениями образа в зеркале. Никто, однако, не опасается, что разрушение этого образа повлечет за собой гибель того тела, отражением которого оно служит.

Нам могут возразить, что пример с зеркалом неудачен, поскольку огромное количество изменений в вашем теле совершенно не соотносится с изменениями образа в зеркале. Каждую секунду в вашем теле происходит великое множество химических реакций, которые не производят ни малейших видимых перемен в вашем отражении в зеркале. Но мы можем легко найти другой пример. Представим сканер тела, создающий на экране образ, который изменяется всякий раз, когда что–либо — что–либо вообще — изменяется в сканируемом теле. Опять же, здесь никто не боится, что разрушение образа разрушит само тело. Более того, нет причин сомневаться, что после разрушения тела образ по–прежнему будет существовать. (Представим, что наш сканер запрограммирован так, что после гибели тела на экране сохраняется образ, соответствующий последнему живому, или вполне функциональному, состоянию тела.)

Эти примеры сами по себе не опровергают посылку 9.2. Ведь в посылке не утверждается, что одновременное прекращение существования тесно связанных между собой вещей есть необходимая истина. В ней лишь говорится, что если мы встречаем вещи, столь тесно между собой связанные, то нам следует предполагать, что существование одной из них зависит от существования другой. Отсюда, вероятно, нам предлагают сделать вывод, что подобная взаимосвязь была бы неправдоподобной, если бы эти вещи каким–то образом не зависели друг от друга по своему существованию. Но почему мы должны так думать в случае с духом и мозгом? И, что важнее, почему мы должны так думать, если мы не являемся материалистами (каковыми мы, конечно же, не являемся, коль скоро принимаем всерьез гипотезу о посмертном бестелесном бытии)? Неужели мы обладаем достаточным знанием о том, что такое нематериальные души или как они могут быть связаны с телом, чтобы утверждать, что без зависимости души от тела по существованию тесная корреляция между ними была бы неправдоподобной? Похоже, нет. А потому трудно понять, почему мы обязаны принимать посылку 9.2. Но без посылки 9.2 доказательство рушится.

Несостоятельность юмовского доказательства сама по себе не является положительным основанием для веры в возможность бестелесного существования после смерти. По–настоящему положительные основания следует искать либо в том, что считается божественным откровением, либо в философских аргументах, подтверждающих дуализм. Но при наличии таких аргументов и с учетом неудачи Юмовой аргументации уже не остается, по–видимому, никаких серьезных препятствий для веры в то, что посмертное бестелесное бытие является вполне реальной возможностью.

Реинкарнация имеет место, если и когда та же самая личность возвращается к жизни в теле, нумерически отличном от того тела, которое имела она в момент смерти. Некоторые из тех, кто верит в реинкарнацию, полагают, что в промежутке между воплощениями души продолжают существовать в виде бесплотных духов, другие же (например, большинство буддистов) в это не верят. Большинство верующих в реинкарнацию принимает также доктрину кармы, согласно которой качество и характер последующих воплощений в значительной мере зависит от вашего поведения в прежних воплощениях. Учение о карме само по себе заслуживает обстоятельного анализа, однако ввиду наших нынешних целей нам придется оставить его без внимания.

В обоснование веры в реинкарнацию — в отличие от веры в бестелесное посмертное существование — можно привести нечто большее, чем просто философские аргументы. Здесь, как нас уверяют, обнаруживаются даже эмпирические доказательства. Еще в VI веке до н.э. греческий философ Пифагор будто бы представил следующее доказательство в пользу своей собственной веры в перевоплощение.

Рассказывают, что, находясь в Аргосе, он увидел прибитый к стене щит, приношение из захваченных в Трое трофеев, и разрыдался. Когда же аргивяне спросили, отчего он пришел в такое волнение, Пифагор ответил, что он сам носил в Трое этот щит, когда был Евфорбом. Пифагору не поверили, сочтя его безумцем, но он сказал, что готов представить верный знак своей правоты, ибо на внутренней стороне щита старинными буквами написано ЕВФОРБ. Так как подобное утверждение показалось чрезвычайно странным, все стали требовать, чтобы Пифагор снял щит — и на нем действительно обнаружили эту надпись

Большинство из нас отвергнет этот рассказ как обыкновенную легенду. Но современные исследования представили сходные свидетельства перевоплощения, отмахнуться от которых уже не так просто. Два вида подобных свидетельств заслуживают нашего особого внимания.

Во–первых, хорошо известны случаи, когда благодаря гипнотической регрессии у взрослых обнаруживались, по–видимому, подавленные воспоминания о прошлых жизнях. Один из самых знаменитых случаев относится к Вирджинии Тиге, которая в начале 1950–х годов прошла несколько сеансов гипнотической регрессии и якобы вспомнила подробности своей прошлой жизни в облике женщины по имени Брайди Мерфи в Ирландии XIX века. Данный случай произвел особое впечатление отчасти из–за большого количества таких деталей в ее воспоминаниях, которые, очевидно, она никак не могла почерпнуть из других источников. Резюмируя этот случай, Пол Эдвардс пишет:

Бернштейн [гипнотизер] и другие присутствовавшие на сеансах лица сочли ряд моментов в ответах Брайди неотразимо убедительными. Ее ирландский акцент [проявлявшийся только под гипнозом] казался совершенно подлинным. Она постоянно употребляла необычные ирландские слова и, по–видимому, обладала массой сведений об Ирландии XIX века. Эпизод, особенно их поразивший, относился к «Утренней джиге» — ирландскому танцу, упомянутому Вирджинией на одном из сеансов. Бернштейн дал ей постгипнотическое внушение станцевать джигу, когда она выйдет из транса. Когда же Вирджиния пришла в себя, а Бернштейн проявил настойчивость, она вдруг «необыкновенно оживилась», а «ее ноги закружились в премилой пляске». После чего, совершенно изумленная, она сама не могла понять, что с ней происходило — эпизод вдвойне поразительный, так как было известно, что танцует Вирджиния плохо. Вдобавок, она не любила читать книги и, по словам Бернштейна, не было ни малейших свидетельств того, что она когда–либо занималась изучением ирландской истории и обычаев [73] Edwards 2002: 60–61. .