Филип Шафф - История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.)

Крайности аскетизма не должны мешать нам видеть моральный героизм отказа от прав и удовольствий, которые были сами по себе невинными, но в большинстве случаев подвергались таким злоупотреблениям и извращениям, что большинству ранних отцов церкви полное воздержание казалось единственным радикальным и эффективным средством. Так и в наши дни лучшие из людей считают именно полное воздержание, а не умеренность средством от ужасных зол невоздержанности.

Христианству было не под силу предотвратить вторжение варваров с севера и крах Римской империи. Процесс внутреннего распада зашел слишком далеко; народы, как и отдельные личности, могут так низко пасть физически и морально, что исцеление бывает невозможно. Тацит, языческий стоик II века, и Сальвиан, христианский пресвитер V века, выступавшие в роли Иеремии каждый для своей эпохи, предсказывали скорую погибель и разрушение римского общества, надеясь на то, что дикие северные расы дадут приток свежей крови и новой силы. Однако, если бы кельтские и германские завоеватели не переняли принципы, законы и институты христианской церкви, они превратили бы Южную Европу в пустыню (подобно тому как турки опустошили прекраснейшие районы Азии).

Ad. Möhler (католик): Geschichte des Mönchthums in der Zeit seiner ersten Entstehung u. ersten Ausbildung, 1836 («Vermischte Schriften», ed. Döllinger. Regensb. 1839, II, p. 165 sqq.).

Is. Taylor (индепендент): Ancient Christianity, 4 thed. London 1844, 1. 133–299 (против Пьюзи и католиков).

Н. Ruffner (пресвитерианин): The Fathers of the Desert; or an Account of the Origin and Practice of Monkery among heathen nations; its passage into the church; and some wonderful Stories of the Fathers concerning the primitive Monks and Hermits. N. York 1850. 2 vols.

Otto Zöckler (лютеранин): Kritische Geschichte der Askese. Frkf. and Erlangen 1863 (434 pages).

P. Ε. Lucius: Die Therapeuten und ihre Stellung in der Geschichte der Askese. Strasburg 1879.

H. Weingarten: Ueber den Ursprung des Mönchthums im nach–Konstantinischen Zeitalter. Gotha 1877. См. также его статью в Herzog, «Encykl.» new ed., vol. Χ (1882), p. 758 sqq. (сокращенный вариант в Schaffs Herzog, vol. II. 1551 sqq. N. Y. 1883).

Ad. Harnack: Das Mönchthum, seine Ideale und seine Geschichte. Glessen 1882.

Общих трудов по монтанизму очень много, но они относятся к следующему периоду. См. т. III, начало гл. 4, а также библиографию в Zöckler, I.c., p. 10–16.

Здесь мы вступаем в ту область, в которой ранняя церковь, по–видимому, была наиболее далека от свободного духа евангельского протестантизма и современной этики и ближе всего к легалистической и монастырской этике греческого и римского католицизма. Христианский образ жизни рассматривался как заключающийся в основном в выполнении неких внешних упражнений, а не во внутреннем состоянии — во многих действиях, а не в жизни веры. Великим идеалом добродетели было, по преобладавшему среди отцов церкви и на соборах представлению, не столько преображение мира и освящение природных вещей и отношений, сотворенных Богом, сколько бегство от мира к монашескому аскетизму, добровольный отказ от собственности и брака. Учение Павла о вере и оправдании одной лишь благодатью неуклонно отступало на задний план или, скорее, так и не приобрело должного места в мысли и жизни церкви в целом. Качественное представление о морали все больше и больше вытеснялось количественными подсчетами внешних заслуг и даже излишних дел, молитв, постов, милостыни, добровольной бедности и безбрачия. Это смещение акцентов неизбежно привело к иудействованию в виде слишком высокой оценки собственной праведности и аскетизма, а затем, в никейскую эпоху, после толчка, которому невозможно было сопротивляться, обрело формы отшельничества и монашества. Все начатки этого аскетизма появляются уже во второй половине III века и даже раньше.

Аскетизм в целом — это строгая внешняя самодисциплина, посредством которой дух борется за полную власть над плотью и высшую степень добродетели [738].

Он предполагает не просто истинную умеренность или умение сдержать животные аппетиты, которые являются общей обязанностью всех христиан, но и полное воздержание от наслаждений, которые сами по себе не противоречат закону, — от вина, употребления мяса, от приобретения собственности и от брака, наряду с разнообразными видами покаяния и умерщвления плоти. Католический аскетизм, как сочетание покаяния, самоотречения, наказания себя и ухода от мира, предстает перед нами весь в свете и тени; с одной стороны, он являет нам чудесные примеры героического отказа от себя и мира, но с другой — очень часто вырождается в полное непонимание и извращение христианской морали: самоотречение доходило до более или менее гностического презрения к дарам и установлениям сотворившего этот мир Бога, а покаяние или желание покарать себя превращались в практическое отрицание вседостаточности заслуг Христа. Аскетическая и монашеская тенденция в первую очередь основана на остро ощущаемом, однако нездоровом восприятии греховности плоти и бренности мира, а кроме того, на желании уединиться и посвятить себя только божественным занятиям, и наконец, на амбициозном стремлении приобрести чрезвычайную святость и заслугу. Аскеты хотели здесь, на земле, предвосхитить жизнь ангелов на небесах [739]. Они заменяют предписанные Творцом естественные формы добродетели и благочестия на ненормальные, изобретенными человеком, и нередко смотрят на учрежденные Богом стандарты сверху вниз, с духовной гордостью. Это признак одновременно моральной силы и моральной слабости. Такое отношение предполагает определенный уровень культуры, достигнув которого человек освобождает себя от сил природы и поднимается до осознания своего морального призвания; он считает, что может обезопасить себя от искушения, просто удалившись от мира, вместо того чтобы оставаться в мире, преодолевать его и преображать его в царство Божье.

Аскетизм никоим образом не ограничен христианской церковью, но здесь он развился в своей самой возвышенной и благородной форме. Мы наблюдаем родственные явления, существовавшие задолго до Христа среди иудеев — в лице назореев, ессеев и близких к ним терапевтов [740], и еще больше среди язычников, в древнеперсидской и индийской религиях, а особенно среди буддистов, у которых есть даже полностью разработанная система монашеской жизни, поразившая некоторых римских миссионеров как дьявольская карикатура на католическую систему. В Египте монашескую жизнь вели жрецы Сераписа [741]. В самом климате земли фараонов, в поразительном контрасте между одиночеством пустыни и плодородными отмелями Нила, находящимися близко друг от друга, в похоронной печали этого народа есть нечто, побуждающее людей удаляться от суеты и активной деятельности. Несомненно, что первые христианские отшельники и монахи были египтянами. Даже эллинистическая философия воспринималась пифагорейцами, платониками и стоиками не просто как теоретическое знание, но как практическая мудрость и часто связывалась с самым строгим воздержанием, так что слова «философ» и «аскет» были взаимозаменяемыми. Некоторые из апологетов II века пришли к христианству через эту практическую философию, особенно платонизм, поэтому они сохранили простоту в одежде и образе жизни. Тертуллиан поздравляет свой плащ философа с тем, что теперь он облекает собой лучшую философию. В демонстрации самоотречения киники, последователи Диогена, дошли до предела, но они, по крайней мере, в более поздние дни своего упадка, под телесным убожеством, нестрижеными ногтями и нечесаными волосами скрывали вульгарный и циничный дух и горькую ненависть к христианству.