Генрих Дюмулен - История дзэн-буддизма

Этот праздничный гимн был написан Хакуином в экстатическом состоянии. В повседневной жизни он пел хайку, выражая одним мазком кисти вселенскую природу обыденных вещей. Еще более впечатляют его рисунки, в которых он выражает небесные понятия земным живописным языком и возвеличивает земное до запредельного. Он рисовал изображение Кваннон (кит. — Гауньинь), буддийскую богиню мудрости и сострадания, придавая ей сходство с земной женщиной. Его пейзажи приближаются по стилю к хайга, где дух чая обручается с хайку.

Крайне редко Хакуин нисходит до обыденных сюжетов. Даже в тех случаях, когда его картины непосредственно не связаны с религиозной темой, в них угадывается глубокое дзэнское содержание. Его добродушный и созерцательный юмор лучится дружелюбием и сердечной теплотой. Зрелый гуманизм и глубокая религиозность в сочетании с утонченной художественной восприимчивостью к явлениям природы придают его дзэн особый, японский характер.

Аскетические и нравственные аспекты философии японцев, которыми характеризуется и дзэнское учение, в определенной степени контрастируют с их эстетическими наклонностями. Религиозная окраска образа жизни вне нравственности может потерять всякий смысл. В своем религиозном служении, аскетизме и безмерном терпении Хакуин ни в чем не уступал христианским мистикам и во всем следовал призывам своей высшей природы. Для него было ясным как день, что без astine et sustine, то есть «без воздержания и поддержания», нельзя сорвать ни одного духовного плода.

За годы скитаний «святое безумие» привело его на грань физического и психического истощения. После восстановления подорванного здоровья он остался таким, каким и был, чего не скажешь о случаях неадекватного поведения псевдомистиков. Болезнь не отразилась ни на его личных качествах, ни на том высоконравственном образе жизни, который он вел. Однажды он уговорил больного бонзу перенести свое скорбное ложе в зал для медитаций, чтобы повторить опыт просветления древнего наставника, который обрел просветление в болезни и поклонении Будде. По мнению Хакуина, любую немощь можно было преодолеть силой разума.

Свое религиозное служение он сочетал с учительством. Следует признать, что монистическая доктрина дзэн не проводила различий между добром и злом. Однако, подобно всем добросовестным просветителям, Хакуин убеждал крестьян вести праведную жизнь. Он был одним из тех наставников, деятельность которых достигла в Японии такой популярности, о которой в Китае не могло быть и речи. Само собой, и в Японии были просветленные, которые в своем безразличии к мирянам наставляли лишь круг избранных учеников. Тем не менее именно японские адепты дзэн стали носителями народной религиозности. В наши дни обе тенденции сохраняются, хотя и не совсем понятно, которая из них превалирует. Несмотря на то что в мистике дзэн проявляет аристократические тенденции, без оглядки на психологию простых граждан не может быть и речи ни о каком серьезном влиянии.

Существует ли лишенная качеств и словесного выражения форма, посредством которой «отсутствие ворот становится вратами»? Д.Т. Судзуки представил дзэн западному миру как чистой воды мистицизм, как парадокс вне любых категорий, как явление вне истории и метафизики, не предполагающее принадлежности к религиозному сообществу. В отличие от этого историка мы попытались обрисовать фактические черты дзэнского мистицизма в его историческом развитии, отметить характер и деятельность его приверженцев, сделать экскурс в его историю и проследить его эволюцию. Может показаться, что сущность дзэн подобна плывущему по небу белому облаку, не имеющему истории, чуждому метафизике, равно как не имеющему отношения к любой из существующих религий. Но в реальности дзэн развивался по общечеловеческим законам, и его история, несомненно, облачена в некие формы.

Как правило, историческое исследование истоков того или иного явления представляет собой едва ли не единственное средство постижения его сути. Поэтому японские исследователи начинают представление дзэнской истории с древне буддийской Дхьяны, которую они называют «Хинаяной дзэн». Однако истинные корни учения следовало бы искать в великих сутрах Махаяны.

Существуют и объективные трудности изучения китайских и индийских истоков дзэн, обусловленные скудостью исторического материала.

Несмотря на путаницу в деталях, основная линия исторического развития дзэн-буддизма прослеживается без труда. Знаменитые буддисты, имена которых составляют внушительный список патриархов, оставили свой отпечаток на характере учения. Более того, практически все религиозные течения Восточной Азии, особенно даосизм, так или иначе перекликались с дзэн и, безусловно, также повлияли на его становление и развитие. Взаимосвязь даосизма и дзэн очевидна и проявляется в схожести подходов и концептуального осмысления мироздания.

Историческое исследование постоянно заходит в тупик, но при этом выясняются детали, которые позволяют демифологизировать саму историю. Иными словами, мифы и легенды уступают место историческим фактам. Мистицизм дзэн не так уж нов, как может показаться на первый взгляд. При этом подавление личностного аспекта в пантеистическом дзэн пробудило к жизни и новые творческие силы, взаимодействующие в едином потоке неизменного космического цикла природы.

Настало время переосмыслить метафизические аспекты дзэн в историческом контексте. Вновь и вновь Судзуки отрицает наличие в учении метафизической основы. Так, он пишет в своем «Введении в буддизм» следующее:

«Можно назвать христианство монотеистическим, а Веданту – пантеистической. Однако такой подход неприменим к дзэн. Дзэн не является ни монотеистическим, ни пантеистическим. По отношению к этому течению подобные определения неуместны. Следовательно, в дзэн отсутствует возможность умозрительного осмысления конкретного объекта. Дзэн – это проплывающее в небе облако. Ничто не способно его удержать или остановить <���…>. Дзэн делает ум свободным и непредвзятым; даже идея о единстве и всеобщности является препятствием и своего рода ловушкой для свободы духа».