Евгений Кузнецов - Валаамская тетрадь

Народ русский, воспитанный в течение веков в духе православной морали и за годы предыдущей власти в значительной степени ее утративший, должен обязательно вновь обратиться к православию. Потому что только оно способно восстановить духовное здоровье русской нации. И где же, как не на Валааме, обернуть лицом человека русского к Православной Церкви. Много на Руси святых мест, много мест, напоминающих человеку о славе его Родины, наполняющих сердца гордостью за деяния предков его. Но такого места, как Валаам, не сыщешь во всем белом свете. И убедиться в этом очень просто. Надо прибыть сюда и ступить на эту благословенную землю.

Это случилось в начале осени 1944 г. Стоял солнечный день. На веранде привокзального ресторана тылового городка в углу за столиком сидели трое. Молодая хорошенькая женщина в легком крепдешиновом платьице. Светло-каштановый шелк ее волос в легкомысленных завитушках, вызолоченных солнцем, обрамлял чуть овальное миловидное лицо. В больших голубых глазах искрились смешинки. Напротив, слегка развалясь на стуле, в полурасстегнутом кителе с золотыми погонами расположился упитанный круглолицый старший лейтенант интендантской службы. И сбоку, чуть отстранясь от стола, — худощавый, в серенькой толстовке светловолосый мальчик лет тринадцати, лицом очень похожий на шатенку. Мальчуган напряженно молчал.

Женщина и старлей весело болтали. Собственно, болтал, не умолкая, круглолицый. Женщина только улыбалась, изредка ему поддакивая.

Мальчика звали Сережей. Ни интенданта, ни женщину представлять не буду. Не они герои моего повествования.

Сережин отец, тоже Сережа, Сергей Николаевич Никитин, был на фронте. Третий год воевал в морской пехоте. И как явствовало из последнего письма, правда, полученного три месяца назад, он был командиром батальона в звании капитана. Тогда он получил второй орден Боевого Красного Знамени и не без гордости сообщал об этом жене, теще и сыну.

Вообще-то Сережин папа был военным моряком, но эсминец, которым он командовал, был торпедирован в Таллинском исходе. Командир чудом остался жив. Контуженный (его выбросило взрывной волной с мостика), он был подобран торпедным катером и доставлен в Кронштадт. Пол-эскадры немцами было уничтожено. Вакансий на корабле не было, и старший лейтенант Никитин добровольно пошел в морскую пехоту.

Вот этот его поступок и обсуждал сейчас интендант. «Дурачок, ей-богу, дурачок, — разглагольствовал толстомордый. Захотелось — грудь в крестах». Он сытно икнул: «А голова в кустах, не желаете? Ладно, если похоронку получишь. А вот вернется калекой, без рук, без ног. Или еще чего оторвет. Что будешь делать? Ты — женщина молодая». Он ухмыльнулся.

Далее этот умник стал пространно рассуждать о прелестях и выгодах интендантской службы. О подвигах, совершаемых при доставке каши на передовую. Хотя даже из рассуждений его было ясно, что он и каши этой никогда не доставлял и вообще на «передке» никогда не был.

В мальчике закипала ярость к этому самодовольному дураку, к матери, которая с такой легкостью соглашалась на «похоронку». И вообще, поддакивая, предавала отца. Отца, который там сражается в самом пекле войны, защищая ее, Сережу, бабушку и вообще Родину.

Сережа очень любил отца. Он так гордился им. И в школе, и на улице, и во дворе все знали — его папа воюет в морской пехоте, был дважды ранен, награжден орденами. Мальчишки завидовали Сереге. Девчонки поглядывали на него с обожанием. Мальчик понимал, что все это отблеск славы отца. Но они тоже еще увидят, что он достоин того, чтоб им гордились. Он тоже станет военным моряком и будет защищать честь Родины. В мечтах он видел себя не только курсантом в отутюженнных черных клешах, синей форменке с гюйсом и в белоснежной бескозырке. Но иногда ему грезилось: он командир эсминца — нет. даже крейсера, — стоящий на крыле мостика и зорко всматривающийся через бинокль в горизонт.

Последние недели Сережу неотступно преследовала тревога. Почему папа так долго не пишет? Раньше худо-бедно хоть раз в месяц они получали от него весточки. Это был такой праздник всегда — папино письмо с фронта. Читали его вслух все вместе — бабушка, мама и он. Потом он нес письмо в школу и на большой перемене читал его всему классу. Ребята слушали, затаив дыхание. Сережа подолгу хранил каждое письмо в нагрудном кармане толстовки. Но уже три месяца от отца не было вестей. Почему папа не пишет? Может быть, он ранен? Но он вернется, он обязательно вернется. Он не может не вернуться, его папа.

Сережа знал — бабушка втихоря ходит в церковь и всегда там ставит свечку за здравие раба божьего Сергея. А однажды он услышал такое…

Мама в ту ночь была на дежурстве. Она работала санитаркой в местном госпитале. Они с бабушкой остались вдвоем. И ночью Сережа проснулся от какого-то странного монотонного звука. В комнате было полутемно. Только теплилась лампадка у образа Владимирской Богоматери, чудом сохраненного. Вывезенного из блокадного Ленинграда бабушкой, когда они в конце марта 42-го через Ладогу на машине вырвались в эвакуацию. Им помог тогда в этом бывший папин однополчанин — дядя Леша. Он выписался из госпиталя и отправился на Большую землю. Он и взял их с собой.

Как потом стало известно из отцовского письма, лейтенант Осипов Алексей Васильевич пал смертью храбрых, отбивая танковую атаку фашистов с остатками своей роты.

Сережа бесшумно приподнялся на кровати и в полумраке увидел бабушку. Она стояла на коленях перед иконой и молилась. Но как молилась! То, что он услышал тогда, потрясло его и запомнилось на всю жизнь.

«Матушка, Богородица, Пресвятая Матерь Божья, — громким шепотом, прерывая дыхание, произносила бабушка. — Спаси и сохрани, Матушка, раба божьего Сергея — зятя моего. Ты посмотри, какой сынок у него растет. Разве можно остаться ему без отца? Спаси и сохрани, Матушка. И сыновей моих, Витьку-беспутного, Феденьку и Ванюшу. Сохрани, спаси, Матушка. У Вани, сама знаешь — двое. Куда она, Настасья, с ними… Поднимать двоих одной. Спаси, Матушка…». Бабушка рыдала перед иконой. Сережа не удержался и тоже заплакал. Услышав его всхлипывания, бабуля вскинулась, подошла к кровати, присела на нее, обняла внука и, поглаживая его по голове, также шепотом сквозь слезы приговаривала: «Сереженька, проси небесную заступницу спасти и сохранить папу. Проси, Сереженька!». Так они и проплакали потом до утра.

Сейчас мальчик с неприязнью смотрел на мать. Бабушка Бога молит о спасении папы, а эта сидит и хихикает… А все толстомордый. Гад… И когда интендант подвел резюме своему монологу: «А и живой вернется, грудь в железках. Все едино — голь перекатная. Герой — портки с дырой…» — договорить он не успел. Сергей вдруг вырвал из рук матери вилку, которой она ковырялась в недоеденном салате, и с яростью воткнул ее в жирное лицо старшего лейтенанта.