Том Райт - Иисус. Надежда постмодернистского мира

Итак, если Яхве еще покажет себя в истории, и если он сделает это через избранного посредника, что можно сказать о последнем? Вот это и есть вторая сторона мышления иудеев первого века, помогающая понять контекст символических действий Иисуса, а также eгo нескончаемые притчи и загадки.

Согласно сохранившимся текстам рассматриваемого нами периода, посредника, через которого Яхве участвует в ходе человеческой истории, ожидало небывалое воздаяние, слава и величие. Это отдельная тема, и мне придется довольствоваться лишь общим упоминанием и несколькими примерами.

Существует целый ряд иудейских текстов разных периодов, в которых ведутся рассуждения о величии и восшествии на небесный престол личности, которая могла быть либо ангелом, либо человеческим существом. В основе их лежат размышления над определенными библейскими отрывками, например, Иез. 1, где описывается пророческое видение небесной колесницы Яхве, или Дан. 7, где «как бы сын человеческий» подведен был к «Ветхому Днями» и воссел с ним на престоле. Подобные рассуждения питали целую традицию иудейских мистических учений, а также смежные с ними изыскания богословского и космологического характера.

Иногда в таких текстах говорится о неком мистическом путешествии, о попытке злодей узреть самого истинного Бога. В других описывается ангел, в котором пребывает имя Бога Израилева, или человек, сидящий на одном престоле с Богом. В некоторых направлениях принято таким образом рассказывать о Моисее, в других — о мучениках или праведниках. Одна известная история, во множестве вариантов повторявшаяся в разные эпохи, повествует о великом раввине Акибе, предположившем, что «престолы» в Дан. 7, 9 предназначены «один для Бога, один для Давида». Акиба, разумеется, имел в виду вполне конкретного человека — Бар–Кохбу, которого он провозгласил Мессией, «сыном звезды». Другие иудейские учителя того времени допускали существование множества «сил небесных».

Как далеко заходили подобные рассуждения, до сих пор не ясно. Но главное, что такие мысли возникали и что они не содержали в себе никаких противоречий иудейскому пониманию «монотеизма» эпохи второго Храма и не представляли для этой веры явной угрозы. Эти рассуждения были попытками определить, что именно монотеизм означал на практике. Итак, после длительных и сложных размышлений о действиях Бога через различных посредников, иудеи могли, по крайней мере, представить себе ход развития событий — военную победу Мессии над язычниками, которая должна рассматриваться в контексте сцены восшествия на престол (Дан 7), являющейся продолжением видения колесницы в Иез. 1.

Из этого краткого обзора иудейского понимания слова «Бог» (или, вернее, личности и действий Яхве) следует уяснить одно. Иудейский монотеизм — гораздо более сложное явление, чем полагают люди, столь красноречиво заявляющие, что, будучи монотеистами, иудеи никогда не могли бы наделить божественными качествами человека. Кроме того, необходимо помнить, что безапелляционные утверждения типа; «Иисус считал себя богом», основанные на нескольких вырванных из Евангелия фразах, являются слишком упрощенными и могут столь же легко привести к ошибочным представлениям о сущности убожества». Двигаться вперед гораздо сложнее, но каждый шаг вознаграждается сторицей.

По свидетельству имеющихся источников, первые христиане, сохранившие приверженность иудейскому монотеизму, очень скоро пришли к поразительному заключению о своем долге поклонения Иисусу. Более раннее предположение о том, что такое могло быть возможным, только если бы они отвергли иудаизм и позволили язычеству постепенно овладеть их сознанием, не выдерживает никакой критики. Доказательства справедливости моих утверждений берут начало в древности, и они довольно основательны.

В других своих работах я уже описывал, причем очень подробно, манеру Павла говорить об Иисусе не только так, как будто он вел разговор о едином Боге иудейского монотеизма, но именно в контексте таких разговоров говорить о нем. Причем такая традиция, возможно, уже существовала ко времени написания Павлом своих посланий. Характерными примерами ее являются 1 Кор. 8, 1–6; Флп. 2, 5–11; Гал. 4, 1–7 и Кол. 1, 15–20, хотя, хорошенько разобравшись с их значением, у Павла можно обнаружить и массу других свидетельств, если не столь ярких, то, по крайней мере, вполне убедительных.' Не может быть и речи о переходе Павла от иудейского монотеизма ни к язычеству, всегда готовому добавить еще одного «Бoгa» к своему бесчисленному пантеону, ни к дуализму, противопоставляющему доброго Бога злому, искупителя — создателю. Для Павла был «один Бог (Отец, из которого все, и мы для него) и один Господь Иисус Христос (которым все, и мы и им» (1 Кор. 8, 6). Это удивительное переложение иудейской молитвы, известной как «Шема» («Слушай, Израиль; Господь, Бог наш, Господь един есть»), указывает на Отца как на единый источник сотворения и искупления, в равной степени воплощенных в Иисусе. Уже на раннем этапе возникновения христианства (чему имеются веские доказательства) оно вобрало в себя все, что более поздние поколения попытаются сказать об Иисусе и Боге. С того времени можно было смело сказать: «Если учения о Троице до сих пop не существовало, его просто необходимо создать». Именно так и поступило первое поколение христиан, поклонявшееся Иисусу в контексте иудейского монотеизму.

Но с чего все началось? Что их к этому побудило? Принадлежала ли идея самому Иисусу? Этике вопросам посвящена данная глава, и мы уже почти готовы к поиску ответов.

Почти, но не совсем, Прежде всего, мы должны знать о трех ложных путях и постараться их избежать.

Первые два я уже упоминал. И сторонники, и противники христианства обычно сходятся в мнении, что слово «Мессия» несет в себе значение «божественности». Поэтому, считая себя Мессией, Иисус, предположительно, не мог не считать себя Богом. Однако всё обстоит не так. Претенденты на мессианство в эпоху второго Храма отнюдь не рассуждали о себе подобным образом, и их последователи не приписывали им божественных качеств. Бар–Кохба, являвшийся исключением, первым (если не считать самого христианства) внес радикально новую струю в древнюю традицию. И поскольку в то время выражение «сын Божий» применялось в отношении Мессии, оно не имело того художественного» звучания, которое в него стали вкладывать более поздние христианские богословы. (Переход от чисто марсианского значения к идее божественного воплощения осуществился в Новом Завете, найдя свое отражение, в частности, в перечисленных выше отрывках, И хотя начало ему, как нам предстоит убедится, положил сам Иисус, в иудейском сознании данное выражение не несло в себе подобного смысла.)