Том Райт - Иисус. Надежда постмодернистского мира

Первым шагом к постижению связи между важностью неповторимого служения и откровения Иисуса для Израиля и призванием Церкви в наши дни или в любое другое время должно стать глубокое понимание значения телесного воскресения, о котором говорилось в шестой главе. Слишком часто мы сводим смысл воскресения к доказательству существования жизни после смерти, хотя едва ли кто–то из иудейских современников Иисуса стал бы это отрицать. Кроме того, значение воскресения не заканчивается и на том факте, что Иисус жив и у нас есть возможность познавать его. Эта великая истина неопровержимо, однако суть воскресения в другом. О многообразной истине пасхального события можно прочитать в нескольких новозаветных отрывках, но особенно выразительно — в Евангелии от Иоанна, в котором пасхальное воскресенье прямо называется первым днем недели (Ин 20, 1.19).

Иоанн не бросается словами понапрасну — употребив эту фразу дважды, он, несомненно, преследует этим какую–то цель. Дело не в том, что Пасха случайно выпала на воскресенье.' Иоанн хотел, чтобы его читатели увидели в этом событии первый день сотворения. Пасхальное утро стало днем рождения нового мира. В шестой день недели, в пятницу, Бог завершил свой труд. Возглас Иисуса: «Tetelestati!» (Совершилось9 в Ин. 19, ЗО перекликается с рассказом о шестом дне в Быт. 1, когда созданием человека по своему образу и подобию Бог завершил первый этап сотворения мира. Итак, говорит Иоанн: «Се, Человек!» (19, 5). В Страстную пятницу миру явилось истинное телесное воплощение Божьего образа. Иоанн рассматривает субботу между Страстной пятницей и Пасхальным воскресеньем как время благословенного покоя, освященного Богом по завершении творения;

Но с пасхальным утром наступил первыми день недели. Сотворение мира завершилось, настало время возрождения. Дух, носившийся в начале над водою, витает теперь над миром Божьим, готовый зажечь в нем искру по–весеннему новой жизни. В утренних сумерках Мария отправилась к гробнице и в лучах восходящего солнца увидела Иисуса. Она решила, что это садовник, и в определенном смысле так оно и было. Перед нами новое творение — новое Бытие.

Вечером того же первого дня недели, когда двери были заперты из страха перед иудеями, к своим ученикам пришел Иисус и, став среди них, сказал; «Мир вам!» Границы бытия и познания старого мира расширились. Все, что имело смысл на прошедшей неделе, утратило его с наступлением новой. Новое мироздание принесло с собой новый порядок бытия, и перед потрясенным миром открылись новые горизонты. Появление Иисуса сопровождает древнее иудейское пожелание мира; «Шалом», Это не просто приветствие. Оно ясно указывает на подвиг, свершенный на кресте. Иоанн подчеркивает эту мысль словами: «Сказав это, Он показал им руки и ноги и ребра Свои».

В тот день Иисус дал своим ученикам поручение (20, 19–23), которое легло в основу всякого христианского свидетельства, служения, наставничества и преображения мира. «Мир вам, — повторил он, — как послал Меня Отец, так и я посылаю вас». И, как когда–то Бог вдохнул жизнь в Адама и Еву, он подул на них: примите Духа Святого, и кому простите грехи, тому простятся, а на ком оставите, на том они останутся.

Далее я хотел бы подробнее остановиться на отдельных гранях этого поручения, взирая на Иисуса как на свет мира и тайну, которую предстоит открывать для себя каждому новому поколению людей. Итак, оно включает в себя следующие слова: во–первых, «как послал Меня Отец, так и я посылаю вас»; во–вторых, «примите Духа Святого»; и, в–третьих, «кому простите грехи, тому простятся, на ком оставите, на том останутся». Позволю себе вернуться немного назад и представить вам эти грани в контексте, более широком, нежели рассказ Иоанна.

Как я уже отмечал, новозаветные книги принимают за истину учение о том, что Бог–Творец избрал израильский народ, чтобы посредством пего разрешить проблемы всего мира, «ибо спасение от иудеев». Ранние христиане верили, что единый истинный Бог исполнил свое обетование и даровал миру спасение через Царя Иудейского — Иисуса Христа. Бог призвал Израиль быть светом мира. Но осуществление этого исторического призвания было возложено на Иисуса. Он стал истинным Израилем, истинным светом всего мира.

Но что означало быть светом мира. У По словам Иоанна, это выразилось в том, что Иисус «вознесен был от земли», дабы привлечь к себе все народы. На кресте Иисус явил людям истинного Бога – любящего спасителя мира. История взаимоотношений Бога с Израилем достигла своей высшей точки в Иисусе, а кульминацией его собственной истории стали Голгофа и пустая гробница. Именно поэтов)у мы говорим теперь; «Се, свет мира». Творец исполнил свое обещание. Отныне мы живем в новом веке и в новом мире. «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Все это означает, что Церковь — то есть последователи Иисуса Христа — живет в светлом промежутке одежду Пасхой и окончательным великим единением Христа и Церкви. Не следует, однако, впадать в какого–нибудь крайность. Ранние христиане исполнились радостью не столько потому, что они, по их собственному убеждению, жили в последние дни (хотя и это было правдой). Причина скорее крылась в ощущении весенней свежести тех первых дней нового мироздания. Подвиг Иисуса не был призван служить символом чего–то большего, иллюстрацией очередной великой истины. Он сам стал решающим моментом в истории человечества и событием вселенского масштаба. Изменилось буквально все. Не стоит думать, будто эсхатологической значимостью обладают лишь грядущие события. Суть новозаветного христианства заключается именно в том, что в лице Мессии по имени Иисус Будущее явилось нам в настоящем.

В равной степени нельзя забывать о том, что даже после Пасхи, после Пятидесятницы и после падения Иерусалима великое единение все еще относится к будущему. Павел писал об этом в Рим. 8 и 1 Кор. 15, говоря, что творение покидает своего Исхода и освобождения от «рабства тлению». Смерть будет побеждена, и Бог окончательно воцарится над всей землей. В Откр. 21 это описывается как сотворение новой земли и нового неба. Но в любом из этих сценариев самым драгоценным, конечно, является царственное присутствие самого Иисуса и его любовь к нам. Из всех церковных песнопений меня до сих пор особенно трогают слова старого рождественского гимна: