Михаил Гринберг (Зеленогорский) - Жизнь и деятельность Архиепископа Андрея (Князя Ухтомского)

Таким образом Уфимский Устав документально оформил теоретическую разработку еп. Андреем проблемы православного прихода накануне великих потрясений. Здесь нет скрупулезной обработки отдельных деталей и, в результате, Устав в своем объеме значительно уступает Соборному Уставу, но тем самым он становится много доступнее клиру и прихожанам, служит своего рода руководством к действию — возрождению церковной жизни самодеятельного прихода, где нет классовых и национальных разграничений, а есть союз верующих, объединенных любовью и делом строительства своей жизни: «Церковь есть общество, а без своей собственной жизни оно, конечно, мертво», — вот главный и непреходящий лозунг епископа (115, 401).

Революционные события не могли не сказаться на терминологии епископа. Мало того, он считал, что разрушительным идеям социализма, преломленного через большевистскую идеологию, необходимо противопоставить идею христианского социализма, в основе которой лежит задача воссоздания прихода как «народной социалистической единицы» (109, 11). В то время, считаете владыка, когда государство разваливается, а церковно-общественная жизнь почти отсутствует, «церковь, как храм, интересует каких-нибудь старушек... сама церковная молитва обратилась теперь только в служение молебнов и панихидок, а сколько-нибудь литургийно-общественного настроения совсем нигде нисколько не заметно» (92, 494). Восстановление церковной жизни виделось еп. Андрею как альтернатива политическому социализму, крайним проявлением которого, по его мнению, был большевизм с его исключительно разрушительными тенденциями: и это будет осуществление самого глубокого, самого народного социализма — «истинного социализма духа» (109, 9). Однако епископ постоянно и настойчиво убеждает клир воздерживаться от политических страстей, не превращать церковную кафедру в трибуну митингов, а напротив, противопоставить всеобщей ненависти культурную работу

47

во имя торжества христианской любви. В этой работе должны объединить свои усилия лучшие представители православного духовенства и интеллигенции.

В буре разрастающейся катастрофы голос епископа приобретает все более трагический характер: необходимо немедленна устраивать приходскую жизнь, уединиться в ней и выстоять в эпоху всеобщего разрушения, спасти остатки благочестия и нравственности. Необходимо немедленно обособиться, воздвигнуть ограду вокруг прихода, и не допуская растлевающего воздействия современных событий, устроить местную автономию, основу которой составит нравственное воспитание и самостоятельная хозяйственная жизнь. Епископ дает конкретные рекомендации: немедленно переписать прихожан, утвердить местные уставы (на основе устава, принятого Ильинским — кафедральный собор — приходом г. Уфы) и организовать хозяйственные кооперативы. Священники обязаны возглавить работу, а если кто из них чувствует свою неспособность проявить активность, должен добровольно сложить свои обязанности и передать бразды правления в руки достойных мирян вплоть до избрания нового пастыря*.

Еп. Андрей глубоко осознает необходимость материальной базы для успеха подобного мероприятия и призывает, во-первых, к добровольным пожертвованиям и, во-вторых, — самое главное — к устройству кооперативных коммерческих предприятий. В журнале «Заволжский летописец» появляются соответствующие статьи, где разрабатываются вопросы приходского хозяйства и здесь же епископ помещает заметку «О дьяконском служении св. Церкви», где ссылаясь на древнюю традицию, вспоминает, что наряду с чтением св. Писания, главной задачей младшего клира являлось руководство хозяйственной жизнью приходской общины (113, 209-211).

* Здесь сказывается сильное влияние на еп. Андрея организационного и идейного строительства старообрядческих общин, которые, в свою очередь, продолжают традиции православных приходов Московской Руси.

48

Таким образом, по мнению епископа, церковные приходы должны стать бастионами, в чьих пределах сохранится и укрепится здоровое зерно православной жизни, которое в благоприятный момент даст ростки возрождения Церкви и России.

Еп. Андрей сочувственно воспринял революционные события февраля 1917 года, видя в них, в первую очередь, возможность освобождения Церкви от государственной опеки и строительства новой духовной жизни. Однако епископ был далек от восторгов и глубоко сознавал, что главная причина почти полного отсутствия церковной жизни в России состоит в том, что иерархия едва ли не безропотно превратилась в покорного слугу мирской власти и «служение Божией правде подменено служением правде царской, а потом и смирение перед неправдою царскою было объявлено добродетелью» (92, 496).

В тот период епископ почти не высказывал оригинальных идей: подобные утверждения были на устах значительной части духовной и светской православной интеллигенции. Но епископ был церковных политик, т.е. агитатор и деятель и посему, применяя ораторские приемы, намеренно сгущая краски, пытался заставить слушателей заглянуть глубоко внутрь той пропасти, куда падала православная Церковь. И ужаснувшись, нравственно переродиться, возродиться к новой жизни. Оригинальность работы еп. Андрея заключается в том, что он старался сделать общим достоянием идеи, выработанные православной мыслью, превратить их в руководство к действию. Неоднократно заявляя, что Церковь стоит на краю гибели, архиерей вдохновляется мыслью, что она еще жива, благодаря присутствию отдельных истинных служителей православия, благотворного влияния старообрядчества и, самое главное, тем, что «управляет русскою Церковью святитель Николай Чудотворец, и поэтому мы, несмотря на синод и обер-

49

прокуроров, не потеряли веры» (87, 429). Вот эта уверенность и надежда придавали силы епископу в его трудах, позволяли вскрывать язвы и бороться с идеями, чуждыми православию.

Владыка считает, что Церковь, связав себя с государственной властью, под ее воздействием преобразовала свои институты по образу и подобию того же государства: «на Моисеевом седалище сидели не духовные вожди народа, а губернаторы» (95, 590), у которых в подчинении находились духовные чиновники, не имевшие права (даже если бы пожелали) нести духовные начала в общественную жизнь русского общества. На протяжении веков идеи цезаропапизма отравляли церковный организм и, наконец, привели его к почти полному разложению. Под колокольный звон, заглушавший истинное пастырское служение, духовенство и интеллигенция вещали о «народе-богоносце», принимая за данность то, что достигается длительной и самоотверженной работой. Культивировалась слепая вера, а отправление мирянами религиозных обрядов приравнивалось к доказательствам гражданской лояльности. Но события февральской революции воочию показали, что «вся религиозность русского человека была вполне безсознательна, что христианство коснулось души русского народа очень слабо, что идеализация народа нашего как какого-то аскета — решительно ни на чем не основана» (115, 392). Триединая формула :— «православие, самодержавие и народность» оказалась мыльным пузырем: православный народ отказался стать на защиту самодержавия. Разрушив церковное общество, самодержавие, считает епископ, тем самым лишило массы нравственного влияния и духовного воздействия той силы, которая единственно могла быть идеологической опорой русской жизни.