Рене Жирар - Козел отпущения

И здесь снова не следует искать психологию главных персонажей. Не следует верить, что Иоанн и Иисус умерли, потому что попались в руки особенно зловредных заговорщиков или особенно слабых правителей. Это слабость всего человечества по отношению к искушению, идущему от козла отпущения, — эту слабость нужно и разоблачить и заклеймить.

Пророк умирает, потому что высказал правду об их желании тем людям, которые не хотели ее слышать; никто никогда не хочет ее слушать. Но эта произнесенная им правда — еще недостаточная причина убийства, она — лишь один из признаков виктимного отбора, самый иронический из всех. Она не противоречит алеаторному в сущности характеру миметического выбора, отлично проиллюстрированному запозданием в выборе жертвы, который происходит лишь после пляски.

Этот надолго отложенный выбор позволяет Марку проиллюистрировать альфу и омегу желания — его миметическое начало и его виктимное завершение, тоже миметическое. Вопрос Саломеи «Чего нужно желать?» показывает, что в этот момент Иродиада или кто угодно могли бы ей указать на кого угодно. Но хотя жертва указана только в самый последний момент, идею этой жертвы страстно усваивает сперва Саломея, а потом и все пирующие. На этой стадии неспособны сопротивляться даже самые решительные тираны.

Именно это неотразимое складывание миметического единодушия интересует авторов Евангелия. Именно в этом единодушном миметизме козла отпущения следует искать подлинного властителя человеческих обществ.

Отрубить одну голову — этого иногда достаточно, чтобы возбудить всеобщее смятение, а иногда — чтобы его успокоить. Как такое возможно? То, что все сходятся на голове Иоанна, — это всего лишь миметическая иллюзия, но ее единодушный характер обеспечивает реальное умиротворение, начиная с того момента, когда у повсеместно распространившегося возбуждения уже не остается реального объекта, а полное отсутствие реального объекта гарантировано самой диффузией этого миметизма, предполагающей его максимальную интенсивность. За некоторым порогом ненависть становится ненавистью без причины. Ей уже не требуется причина, тем более предлог; остались одни только скрестившиеся, опирающиеся друг на друга желания. Если, направляясь на объект, который каждый хотел бы сохранить неприкосновенным, живым, чтобы завладеть им в одиночку (как Ирод, который ради этого заключает пророка в тюрьму), желания разделяются и упорно противостоят друг другу, то эти же желания, став чисто разрушительными, могут, наоборот, примириться. В этом и состоит страшный парадокс человеческих желаний. Они никогда не могут примириться на сохранении своего объекта, но всегда могут примириться на его разрушении.

И тотчас, послав оруженосца, царь повелел принести голову его. Он пошел, отсек ему голову в темнице, и принес голову его на блюде, и отдал ее девице, а девица отдала ее матери своей (Мк 6, 28).

Тот, кто упрекает людей за их желание, служит этим людям живым скандалом, той единственной преградой (полагают они), которая мешает им быть счастливыми. И сегодня мы рассуждаем точно так же. Живой пророк разлаживал все отношения, а мертвый он их облегчает, превратившись в неподвижную и покорную вещь, циркулирующую на блюде Саломеи; пирующие передают ее друг другу словно еду и напитки на пире Ироде. Вещь эта служит и захватывающим зрелищем, которое мешает нам делать то, чего не следует делать, и побуждает нас делать то, что делать подобает, — словно жертвенный начаток всех взаимообменов. Истина обо всех религиозных основаниях и первоначалах написана в этом тексте черным по белому, истина мифов, ритуалов и запретов. Но сам текст не занимается тем делом, которое разоблачает: он не видит ничего божественного в миметизме, объединившем всех этих людей. Он бесконечно чтит жертву, но воздерживается от ее обожествления.

В таком убийстве, как убийство Иоанна, меня больше всего интересует учредительная мощь в ее религиозном аспекте — еще больше, чем в культурном. Теперь я хотел бы показать, что текст Марка эксплицитно указывает на эту религиозную мощь. Это в нем, возможно, самое экстраординарное. Я имею в виду пассаж не в конце рассказа, а перед ним. Сам рассказ подан как некое отступление в прошлое. Ирод поражен растущей славой Иисуса:

Царь Ирод, услышал об Иисусе, ибо имя Его стало гласно и говорили: это Иоанн Креститель воскрес из мертвых, и потому чудеса делаются им. Другие говорили: это Илия, а иные говорили: это пророк, или как один из пророков. Ирод же, услышав, сказал: это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых (Мк 6, 14–16*).

Из всех имеющих хождение предположений Ирод выбирает первое, превращающее Иисуса в воскресшего Иоанна Крестителя, и текст нам указывает причину такого выбора: Ирод думает, что Иоанн Креститель воскрес из мертвых из-за той роли, которую сам он сыграл в его убийстве. Гонители не могут поверить в окончательную смерть жертвы, которая их объединяет. Воскресение и сакрализация жертв — это прежде всего феномены гонения, феномены той перспективы, в какой сами гонители смотрят на собственное насилие.

Евангелия Марка и Матфея не принимают всерьез воскресение Иоанна Крестителя и не хотят, чтобы мы принимали его всерьез. Но они до конца разоблачают процесс сакрализации — вроде бы странно напоминающий тот процесс, который составляет главный предмет евангельского текста, — воскресение Иисуса и провозглашение его божественности. Евангелия отлично видят это сходство, но не испытывают по этому поводу никакой неловкости, никаких сомнений. Современные верующие не комментируют мнимое воскресение Иоанна Крестителя, поскольку на их взгляд оно слишком напоминает воскресение самого Иисуса; если нет причины (думают они) верить в воскресение Иоанна, то нет причин верить и в воскресение Иисуса.

Для Евангелий же различие очевидно. В случае Иоанна перед нами тот тип воскресения, в которое верят гонители, мистифицированные собственным гонением. Христос, напротив, воскресает, освобождая нас от всех этих иллюзий и суеверий. Пасхальное воскресение торжествует лишь на руинах всех религий, основанных на коллективном убийстве.

Мнимое воскресение Иоанна безусловно имеет тот смысл, который я ему сейчас придал, поскольку во второй раз о нем заходит речь в контексте, не оставляющем места никаким сомнениям:

Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты — Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и Врата Аида не одолеют ее (Мф 16, 13–18*).