Рене Жирар - Насилие и священное

Эти средства представлены в порядке возрастания эффективности. Переход от профилактики к лечению соответствует реальной истории, по крайней мере в западном мире. Первые исправительные средства — во всех отношениях промежуточны между чисто религиозным состоянием и предельной эффективностью судебной системы. Они сами имеют еще ритуальный характер и часто связаны с жертвоприношением.

В первобытных обществах исправительные процедуры, на наш взгляд, остаются зачаточными, мы видим в них лишь самые первые шаги к судебной системе, поскольку хороша видна их прагматическая выгода: главное внимание сосредоточено не на виновном, а на неотомщенной жертве; именно от нее исходит самая непосредственная опасность; нужно дать ей строго ограниченное удовлетворение, которое бы успокоило ее жажду мести, не возбуждая ее в других. Речь не о том, чтобы составить законы добра и зла, не о том, чтобы внушить уважение к абстрактной справедливости, а о том, чтобы сохранить безопасность коллектива, положив конец мести, предпочтительно с помощью примирения, основанного на мировой, или, если примирение невозможно, с помощью вооруженной схватки, устроенной так, что насилие не сможет распространиться на окружающих: такая схватка должна проходить на очерченной площадке, в установленных формах, между ясно определенными противниками; она произойдет раз и навсегда…

Можно признать, что все эти исправительные процедуры уже стоят «на пути» к судебной системе. Но если здесь и есть эволюция, то в этой эволюции есть прерывность. Точкой разрыва был тот момент, когда вмешательство независимой судебной власти стало принудительным. Лишь тогда люди оказались освобождены от страшного долга мести. Теперь судебное вмешательство утрачивает прежнюю чрезвычайность; его смысл остается тем же, но он может стушеваться и даже целиком исчезнуть из виду. Система будет функционировать тем лучше, чем меньше будут сознавать ее функцию. Таким образом, эта система получит возможность — а стало быть, и обязанность — реорганизоваться вокруг виновного и принципа виновности, одним словом, по-прежнему вокруг воздаяния, но теперь возведенного в принцип абстрактной справедливости, уважать которую людям будет вменено в долг.

Как мы видим, прежде открыто предназначенные для ослабления мести, «исправительные» процедуры окутываются тайной по мере увеличения их эффективности. Поскольку фокус системы перемещается от религиозной профилактики к механизмам судебного воздаяния, постольку непонимание, всегда охранявшее институт жертвоприношения, переходит на эти механизмы и окутывает уже их.

Судебная система, начиная с того момента, когда ее господство становится безраздельным, скрывает свою функцию. Так же как и жертвоприношение, она скрывает — пусть в то же время и раскрывая — то, что делает ее похожей на месть, на всякую другую месть, отличаясь лишь тем, что она не будет иметь последствий, что за нее саму мстить не будут. В первом случае за жертву не мстят, потому что она не «та»; во втором случае насилие поражает именно «ту» жертву, но с настолько сокрушительными силой и авторитетом, что всякий ответ становится невозможен.

Могут возразить, что на самом деле функция судебной системы вовсе не скрыта. Да, мы действительно знаем, что правосудие больше заинтересовано в общественной безопасности, чем в абстрактной справедливости; но от этого не ослабевает наша вера в то, что основана эта система на принципе справедливости, который ее характеризует и которого нет в первобытных обществах. Чтобы в этом убедиться, достаточно почитать работы на эту тему. Мы все время воображаем, что решающее различие между первобытным и цивилизованным обществом заключается в какой-то неспособности первобытных обществ установить виновного и уважать сам принцип виновности. Именно в этом пункте мы себя и мистифицируем. Если в первобытном обществе и отворачиваются от виновного с упорством, которое нам кажется глупостью или извращением, так это из-за страха дать мести пищу.

Если наша система кажется нам более рациональной, то на самом деле из-за того, что она лучше соответствует принципу мести. У акцента на наказании виновного другого смысла нет. Вместо того чтобы всеми силами мешать мести, ослаблять ее, обходить или отклонять на второстепенную цель, подобно всем собственно религиозным процедурам, судебная система ее рационализирует, успешно кроит и ограничивает месть по собственному желанию; она манипулирует ею без всякого риска; она превращает ее в крайне эффективную технику исцеления — а во вторую очередь и профилактики — насилия.

Эта рационализация мести совершенно не предполагает более непосредственной или более глубокой связи с обществом; напротив, она основана на суверенной самостоятельности судебной власти, которая обрела полномочия раз и навсегда и решения которой не может оспорить — по крайней мере, в принципе — ни одна группа, ни даже единодушная воля всего коллектива. Ни представляя ни одну частную группу, будучи лишь собой, судебная власть не связана ни с кем в частности и потому служит всем сразу, и все склоняются перед ее решениями. Лишь судебная система без колебаний всегда бьет по насилию прямой наводкой, поскольку обладает абсолютной монополией на насилие. Благодаря этой монополии, ей обычно удается погасить, а не обострять, не распространять, не умножать месть, к чему привело бы подобное поведение в первобытном обществе.

Таким образом, у судебной системы и у жертвоприношения, в конечном счете одна и та же функция, но судебная система бесконечно более эффективна. Она может существовать только в сочетании с по-настоящему сильной политической властью. Как и всякое техническое достижение, она является обоюдоострым оружием — как освобождения, так и подавления, и именно так расценивают ее в первобытных обществах, чей взгляд в данном случае, несомненно, объективнее вашего.

Если эта ее функция в наши дни выходит на свет, это значит, что она покидает укрытие, В котором нуждается, чтобы функционировать надлежащим образом. В данном случае всякое понимание есть понимание критическое и совпадает с кризисом системы, с угрозой ее распада. При всей своей внушительности, фасад прикрывающий подлинную сущность незаконной и законной мести, в конце концов всегда ветшает, дает трещину и в итоге обваливается. Скрытая истина обнажается, и на свет выходит взаимность репрессий — не только теоретическим образом, в качестве чисто интеллектуальной истины, открывшейся ученым, но в качестве зловещей реальности, порочного круга, от которого, казалось, мы уже освободились и который вновь утверждает свое господство.