Ханс Бальтазар - Истина симфонична

Как бы ни был неисчерпаем плюрализм, позволяющий человеческим религиям и христианским теологиям обрисовывать свой образ Бога, ни одна из них не сможет претендовать на верную аппроксимацию таинства, если забудет непреходящие слова Августина: « Si comprehendis поп est Deus» — «Если ты понимаешь Его, то это не Бог».

Занимающий должность имеет полномочие использовать— во имя авторитета сообщества — силу приказа. При демократии исполнение той или иной должности подлежит контролю со стороны повинующихся: они выбрали служащего и наделили его полномочиями и потому могут решать, в какой мере исполнение им служебных обязанностей способствует общему благу. Повиновение критично, оно по самой своей сути не может простираться за пределы понимания повинующегося. Народы Ветхого и Нового заветов, чуждые демократии, подчинявшиеся теократическому и христократическому закону, не могли воспринять этой модели, поскольку у них служебные полномочия получали обоснование не в народе, но в Боге и Христе. Это верно для всего библейского региона, изучением которого мы занимаемся с намерением осветить два актуальных для нас вопроса: возможно ли христианское исполнение должности, не обеспеченное экзистенцией служащего? И есть ли все же у повинующихся критическая функция — пусть даже наделение полномочиями исходит не от них?

Все главные персонажи Ветхого и Нового заветов, участники описанных там событий, характеризуются тем, что их экзистенция и выполняемое ими поручение слиты воедино. Поручение исходит от Бога. И от получившего его человека требуется все его существо без остатка. Акт, которым он отдает себя своему служению, как бы его ни назвать — верой, доверием, послушанием, покорностью, подчинением или как-то еще, — отчуждает человека от него самого, от его собственной интимной сферы — ради служения, которое всегда есть служение божьему народу. Отчужденный таким образом от самого себя принимает на себя в безграничном послушании экзистенциальную ответственность. На примере Моисея видно, что даже легкое неповиновение или недоверие Богу бывает строго наказано, поскольку тяжкая ответственность за судьбу страждущего и ропщущего народа ни на секунду не остается на чье-либо личное усмотрение, но всегда непосредственно выражает волю Бога. Все это возможно лишь в том случае, если исполняющий поручение находится в состоянии молитвенного послушания, в живом контакте с Богом или тем, кто поручает от его лица.

Подобный контакт с Богом установился у Авраама, чье существование было целиком основано на вере в обетование многочисленного потомства, доходящей до слепого повиновения, готового пожертвовать сыном обетования, не уличая «критически» Бога в противоречиях. Упрямство Моисея, отказывавшегося принять поручение, было сломлено Богом, иначе он не смог бы стать ни посредником между Богом и народом, ни мудрым народным вождем. Иисус, сын Навина, «в котором есть Дух», означен Яхве как прямой последователь Моисея, на которого тот должен возложить руку (Числ 27, 18), самого же Иисуса Навина Яхве поучает, чтобы тот «день и ночь» размышлял над Законом Господа, «дабы в точности исполнять все», что там сказано (Нав 1, 8). И именно Яхве «воздвигал судей» и «был с судьею», внезапно посылая на него свой Дух (Суд 2, 16.18; 3, 10 и др.). Когда сформировались устойчивые социальные структуры народа, он по-прежнему выбирал царя, отвергал его, если тот проявлял неповиновение и заменял его другим, лучшим («Я усмотрел Себе Царя», 1 Цар 16, 1). И когда после Давида Бог установил наследование царства, все же он оставил ограничение, согласно которому, если преемник станет отделять служение от послушания, он накажет его «жезлом мужей и ударами сынов человеческих» (2 Цар 7, 14). Институт священнического служения зиждется на такой же полной экзистенциальной посвященности (решимость служить Яхве, Втор 33, 8 слл.; предпочтение посвященности — первородству, Числ 3, 12 слл.; неучастие левитов в разделе земли, Нав 13, ЗЗ) [19] Мы рассматриваем здесь историю Израиля, какой она выстраивается исходя из теологических представлений. В данном случае нас интересует лишь нормативная картина. . И если возникновение пророчества от нас скрыто — хотя уже с самого начала оно является как форма экзистенции (ср. 1 Цар 19, 20), — то само профетическое поручение захватывает Илию полностью, без остатка (Ис 50, 4), а у великих пророков Писания притязания слова проникают в их личную жизнь все глубже и глубже (Иеремия, Иезекииль), пока не вырисовывается образ идеального слушателя слова, который становится не только его подлинным исполнителем, но и совершенным страстотерпцем: силуэт грядущего спасителя. Сам же Спаситель, Иисус Христос, являет собой полнейшее тождество должности и экзистенции, персонифицированное поручение: Слово Отца как Сын и Сын Отца как его Слово. Само предположение о том, что в нем оба эти начала когда-то мыслились как несвязанные между собой, все более категорично исключается рефлексией новозаветных авторов по поводу его сущности и его истории. Он есть Слово, сознает себя как Слово и преподносит себя как Слово, которое сделалось плотью. Все это осуществляется в порядке парадокса: в своем заместительном страдании он одновременно священник и жертва, облеченный должностью исполнитель и экзистенциальный мученик крайней богооставленности. И если после него в его Церкви могут вообще существовать должностные полномочия — а он наделял ими избранных с совершенно определенно (Мк 3, 15; Мф 10, 1; Лк 10, 19; Мф 16, 19; Ин 21, 15 слл.), — то осуществлять их можно лишь в теснейшей связи с экзистенциальной формой, которая, с одной стороны, должна быть требованием полной отданности полученному поручению (Мф 8, 18 слл.), с другой же — быть еще и обещанием: смерть на кресте обещана именно высшим представителям церковной иерархии (Ин 21, 19), а в первосвященнической молитве соприсутствующие апостолы «освящены истиною» и призваны к той же жизненной жертве, что Иисус (Ин 17, 17.19). С точки зрения Священника Нового завета, Иисуса, подобное соучастие его облеченных должностью преемников в его собственной идентичности, т. е. в священнической жертве, не есть что-то произвольное, случайное и возвышающееся над должным — но являет собой стигму новозаветной должности. Позднейшие еретики, монтанисты и донатисты, правильно почувствовали — хотя сделали из этого превратные выводы, — что христианский священник, экзистенциально не проживающий своей освященной должности, не способен передать божьему народу благодать Христа. С теологической точки зрения он — монстр, «невозможная возможность», это ясно каждому. Разве что этому монстру не дано столько власти, чтобы он мог разрушить дело Христа и экзистенцию его Церкви. В целом жизнь и писания Павла запечатлевают возможность для учеников Христа привести экзистенцию в соответствие служебным полномочиям. Сам Павел навсегда остается образцом для всех будущих служений. Тимофей последовал Павлу «в учении, житии, расположении, вере, великодушии, любви, терпении, в гонениях, страданиях» (2 Тим 3, 10 сл.). Павел всегда аргументирует, ссылаясь на свою личную экзистенцию, тем самым демонстрируя возглашаемое им учение, хотя при этом никогда не отождествляет себя с Христом: он лишь «посланник от имени Христова» (2 Кор 5, 20), но при этом — «сотрудник» Христа. Этим именем он обозначает и других христиан, облеченных должностью (Рим 16, 21; 1 Кор 3, 9; 16, 16; 2 Кор 9, 23; Флп 2, 25; 4, 3). Через благодать своего избранничества и самоотдачу в вере он принял часть в идентичности, коренящейся в Христе и раздаваемой Христом.