Джеймс Данн - Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства

Кратко говоря, наше исследование показало, сколь сильно различные объединяющие факторы христианства I в. снова и снова фокусируются на Христе, на единстве Иисуса–человека и Иисуса прославленного. Когда мы вдобавок спрашиваем о том, что же одновременно и объединяло христианство I в., и обозначало его отличительные черты, то объединяющее начало снова и снова сводится исключительно к Христу. Как только мы идем дальше, как только мы пытаемся обратиться к словам или делам, многообразие тут же становится столь же очевидным, сколь и единство. И чем более мы захотим добавить к этому единству, с тем большим количеством несогласий и споров столкнемся. Таким образом, мы выяснили, что единство христианства I в. фокусировалось (и зачастую исключительно) на прославленном человеке Иисусе, на Христе распятом, но воскресшем.

75.2. Наши изыскания привели к признанию заметного уровня многообразия в христианстве I в. Мы более не можем сомневаться в существовании разлитых способов выражения христианства в Новом Завете. Ни одна из форм христианства I в. не состояла целиком и полностью из объединяющего начала, описанного выше. В различных обстоятельствах и в различном окружении это начало было вплетено в более сложные системы, и когда мы сравниваем эти системы, то видим, что они далеко не всегда дополняют друг друга; напротив, они нередко расходятся, и порой весьма серьезно. Иначе говоря, словесное выражение одной и той же веры в Иисуса–человека и Иисуса прославленного должно было варьироваться в зависимости от различных индивидуумов и окружающих условий. Сами языковые формы выражения, пусть даже и сформированные преимущественно этой верой, неизбежно, хотя бы отчасти, определяются и собственным специфическим опытом каждого человека, а также и теми обстоятельствами, в связи с которыми эти слова были произнесены и повторены. Таким образом, словесные формы были различны, зачастую столь ощутимо, что слова одного верующего нельзя было использовать для выражения веры другого или даже для выражения его собственной веры, но в других обстоятельствах. Нередко эти различия были столь серьезны, что провоцировали разногласия, споры и даже конфликты. Такая картина вырисовывалась все более отчетливо в процессе нашего исследования, обращались ли мы к языку провозглашения веры, ее исповедания, традиции, культа или же к тем аспектам веры, кото–рые выражены в служении, культе или таинствах. Итак, если мы убеждены в единстве христианства I в., то вряд ли можем усомниться и в его многообразии.

Необходимо также напомнить, сколь многообразно то многообразие, наличие которого уже доказано. Когда мы сравниваем объединяющее начало христианства с убеждениями других современных ему религий и сект, то различия между ними очевидны и несомненны. Однако когда мы сравниваем разработанные концепции внутри христианства, когда мы говорим о христианстве, реально включенном в исторический контекст I в., когда мы рассматриваем различные способы выражения христианства I в. на общем религиозно–культурном фоне, то приходится признать, что его границы весьма расплывчаты и что трудно вычленить его отчетливый облик. Раннее иудеохристианство, например, не так уж сильно отличалось от иудаизма, из которого оно выросло; иудеохристианство, о котором мы знаем из писем Павла, очевидно, старалось сохранить максимально тесную связь с иудаизмом; и большинство иудеохристиан, описанных в Новом Завете, проявляют такое же желание сохранить преемственность с религией закона и избежать того разрыва, который сделал бы христианство чем‑то совершенно отличным от иудаизма. Если мы всмотримся в многообразие эллинистического христианства, перед нами предстанет та же картина. Миссионерские церкви в языческой среде часто включали в себя смешанные воззрения, подверженные гностицизирующему влиянию; они в принципе не имели четких идеологических границ (несмотря на крещение) для того, чтобы отделить собственные верования и религиозную практику от окружающих синкретических культов. И даже такие ключевые фигуры, как Павел и Иоанн, были открыты для таких способов выражения собственной веры в прославленного человека Иисуса, которые казались другим слишком рискованными, потому что задевали самые основы веры. Иначе говоря, даже если мы обратимся собственно к писаниям Нового Завета, границу (или лучше границы) между допустимым христианством и его соперниками провести не так уж легко, они были неотчетливы и непостоянны. Объединяющее начало остается вполне явным, но чем более оно разрабатывается, тем менее однозначным кажется. Более того, при сравнении, например, иудеохристианства и эллинистического христианства мы видим, что многообразие означает также и несогласие, и чем ближе мы подходим к расплывчатым границам каждого из них с окружающим миром, тем заметнее одно отдаляется от другого, тем острее становятся их взаимные противоречия. Что касается "восторженного" и апокалиптического христианства, то их вообще по определению нельзя втиснуть в какие‑то определенные рамки, ибо высочайшего накала набожность и страстность, свойственные этим двум типам христианства, почти неизбежно приводят их к той или иной крайности, даже если они сильно тяготеют к объединяющему центру. Конечно, с другой стороны, ранняя кафоличность уже начала очерчивать четкие и твердые границы, с тем чтобы определить понятие "веры" более точно и сохранить служение в его чистоте. Уже в I в. она стремится к закрытости. Однако пока речь идет о христианстве I в. и о Новом Завете, раннюю кафоличность следует рассматривать лишь как одну из составляющих того многообразия, которое было свойственно Новому Завету и христианству I в.

Следовательно, мы можем сделать вывод, что в христианстве I в. не было единой нормативной формы. Когда мы говорим о христианстве Нового Завета, то не имеем в виду какой‑то единый организм; скорее мы сталкиваемся с различными типами христианства, каждый из которых понимается остальными как слишком крайний в том или ином отношении, например христианство, слишком сильно держащееся за еврейские корни или, напротив, чересчур подверженное влиянию антиномической или гностической мысли и практики; слишком восторженное или, наоборот, стремящееся к большей организованности. К тому же все эти "типы" христианства не были одноцветными и однородными, скорее в каждом из них заключался целый спектр. Даже если мы обратимся к отдельным церквам, то получим такую же картину: многообразие способов выражения веры и особенностей жизни, постоянные трения между консервативным и либеральным, старым и новым, прошлым и настоящим, личным и общественным.