Ричард Бокэм - Иисус глазами очевидцев Первые дни христианства: живые голоса свидетелей

Другое предположение — что Марк мог сопровождать Петра в Риме и переводить его проповедь на латынь — не столь правдоподобно, поскольку греческий язык в Риме был широко распространен и оставался языком римской христианской общины на протяжении всего II века. Итак, Марк переводил слова Петра с арамейского на греческий: это может означать, что он занимался этим всякий раз, когда Петр проповедовал в грекоязычном контексте — или же, что он перевел слова Петра только однажды, когда их записывал. Возможно, Папий имеет в виду именно последнее. Можно предположить, что в устной проповеди Петра удовлетворял его грубоватый греческий — однако, когда дошло до записи, он предпочел говорить на родном арамейском и позволить Марку перевести свой рассказ на более точный и легко читаемый греческий язык. Стоит вспомнить, что даже иудейский историк Иосиф Флавий, без сомнения, хорошо владевший греческим языком, пользовался в работе услугами секретарей, помогавших ему писать на прекрасном литературном греческом (Против Anuona, 1.50). Греческий язык у Марка совсем не литературен — однако вполне возможно, что он намного лучше греческого языка Петра, так что при записи учения Петра Марк оказал апостолу большую услугу.

Если именно так понимал ситуацию Папий, это открывает перед нами картину, несколько отличную от той, которую часто видят в словах Петра ученые. В этом случае не следует считать, что Марк «работал» у Петра устным переводчиком, а затем, уже по собственной инициативе (до или после смерти Петра — неизвестно), сел и записал все, что запомнил из его рассказов (неизвестно, сопровождая или не сопровождая их своими дополнениями). Скорее, Папий полагал, что Петр и Марк однажды вместе занялись записью речений и деяний Иисуса, о которых Петр обычно рассказывал [510]. Петр диктовал, а Марк переводил и записывал [511]. (Как мы. увидим далее, если это верно, то Папий говорит о нескольких или даже многих случаях, когда Петр передавал какие–то предания об Иисусе, а Марк записывал их в переводе на греческий; поэтому за то, в каком порядке эти предания расположены в Евангелии, несет ответственность Марк, а не Петр.)

Однако, прежде чем проследить мысль Папия дальше, упомянем о третьем возможном понимании термина hermëneutês. Как мы уже видели, это слово может обозначать либо переводчика, либо толкователя, того, кто разъясняет чужие слова. Однако Иозеф Кюрцингер полагает, что в этом случае оно означает всего–навсего посредника, сообщающего чужие слова: Марк передавал то, чему учил Петр. В своем понимании он опирается на значение глагола hermèneuô в терминологии риторов [512]. Основное достижение Кюрцингера — выдвинутая им гипотеза, что в процитированных Евсевием отрывках Папий использует терминологию античного литературоведения и риторики. В главе 2 мы уже приняли его предположения относительно того отрывка, который разбирали там. Далее мы увидим, что гипотеза Кюрцингера оправдывает себя и по отношению к дальнейшим словам Папия о Марке. Однако в этом конкретном случае предположение Кюрцингера трудно принять. Оно, безусловно, соответствует общему смыслу слов Папия — тому, что Марк точно воспроизвел сказанное Петром. В этом отношении предположение Кюрцингера укладывается в контекст не хуже, чем значение «переводчик». Более того: в рассуждениях о композиции литературного произведения глагол hermèneuô действительно использовался в значении «передавать» или «выражать»; теми же значениями обладали прилагательное hermëneuticos и существительное hermêneia (см., например, Лукиан, Как надо писать историю, 24, 34, 43). Однако в этих случаях все эти слова «относились к внутреннему процессу, посредством которого человек выражает свои мысли в словах» [513], а не к передаче одним лицом слов другого лица. Еще более важно, что у нас нет свидетельств об употреблении слова hermêneutês в значении «передающий чье–либо чужое учение». Значение же «переводчик» не только обычно и общеизвестно, но и выглядит в этом контексте намного более естественным.

Вполне сочетается с ролью Марка как простого переводчика сообщение Папия, что «единственная его забота была о том, чтобы ничего не опустить и не исказить из слышанного». Перед нами вариант обычной формулы, при помощи которой автор заверяет, что ничего не упустил и ничего лишнего не добавил [514]. Это клише особенно часто употреблялось в историографии. Оно могло описывать наиболее надежные показания очевидцев (Лукиан, Как надо писать историю, 47), верность историка своим источникам (Дионисий Галикарнасский, De Veterum Censura, 5) или его стремление припомнить все важные детали, касающиеся описываемых событий, однако не добавлять ничего излишнего (там же, 8). Но важно отметить, что та же формула могла применяться и к работе переводчика.

Так, например, Филон, описывая работу греческих переводчиков Пятикнижия (в составе Септуагинты), отмечает: они ясно сознавали, что должны «ничего не опускать, ничего не прибавлять, ничего не изменять, но точно сохранить изначальную форму и образ» (Филон, Жизнь Моисея, 2.34) [515]. Латинский автор, писавший под именем Корнелия Непота, заявляет:

Будучи по делам в Афинах, я обнаружил там историю Дария Фригийца, написанную его собственной рукой. Она мне чрезвычайно понравилась, и я перевел ее строка за строкой. Я считал, что не следует ничего опускать и ничего добавлять, чтобы история не выглядела как моя собственная [516].

Здесь переводчик стремится убедить читателей, что они могут положиться на его воспроизведение источника. Выйдя за пределы своей переводческой задачи, он поставил бы между описываемой реальностью и читателями дополнительный слой искажений и помех.

Именно об этом говорит Папий: он хвалит работу Марка за то, что его подход позволяет читателям напрямую соприкоснуться с устным учением Петра. Марк не создает вторичный источник, отдаляющий читателей от описываемых событий, а дает им возможность прикоснуться к первичному источнику — словам Петра. То, что Папий изменяет обычную формулу и говорит, что Марк ничего не опустил и не исказил, едва ли следует понимать в том смысле, что Марк что–то прибавил. Папию, очевидно, нравится варьировать стандартные клише — то же мы видели во фрагменте, обсуждаемом в главе 2, когда обычное выражение «живой голос» Папий заменил на уникальное «живой и пребывающий голос». Однако эти вариации — не только вопрос литературного стиля. В данном случае Папий изменяет привычное выражение, чтобы подчеркнуть то, что хочет сказать. Переводчик, прибавляющий к переводимому тексту что–то «от себя», искажает текст. Папий говорит не о дополнительных преданиях, услышанных Марком не от Петра, а из какого–то иного источника, но о том, что Марк мог бы исказить предания Петра, выйдя за пределы своей переводческой задачи и начав разукрашивать их собственными дополнениями.