Галина Калинина - Что играет мной? Страсти и борьба с ними в современном мире

Грех — это не обязательно нанесение зла кому-то; это есть отделенность человека от Бога. А уж как человек отделяется от Бога — с помо­щью самогона, или в карты играет, или еще каким-то образом — уже не так важно. Не так важно, за какое преступление сидит человек в тюрьме, — главное, что он в тюрьме, что он отделен от мира. И любой грех отделяет нас от Бога. Поэтому в чем цель христианской жизни? Для чего Господь Церковь основал? Чтобы мы через Церковь всю свою жизнь привели к нему. Чтобы все, что бы мы ни делали, что бы ни думали, ни говорили, у нас было в Боге. И вот такая направленность нашей жизни и будет пу­тем в Царствие Небесное. А мы Богом только пользуемся: у нас кто-то умер — нам надо от­петь; кто-то у нас родился — надо крестить; что-то у нас заболело — молебен отслужить; имени­ны у меня — надо причаститься. А почему имен­но в именины, почему не в следующее воскресе­нье, чем одна литургия хуже другой?

У нас жизнь духовная идет как бы от случая к случаю. И это отношение наше к Богу есть грех, есть форменное безобразие. Представим себе, что Господь от случая к случаю нам бы давал солнце. Вот оно погасло, допустим, на недельку и только в следующее воскресенье начало бы светить. После такого угасания солнца не оста­лось бы ничего: ни воды, ни земли, ни птиц, не зверей. А Господь постоянен в Своей заботе о нас, Он постоянно управляет всеми процессами, которые на земле происходят, и благодаря этому мы живем. Наша жизнь целиком зависит от Бога, а отношение наше к Нему безобразное, потому что мы ничего не ценим, считаем, что это само собой разумеется.

Эта наша отдаленность от Бога есть грех, как говорится, в общем плане. А есть еще грех в частности, потому что каждый раз, когда мы в чем-то согрешаем, мы тем самым отделяем себя от Бога. Поэтому, чтобы нашу жизнь привести в какую-то норму, нам нужно постоянно следить за своей душой, постоянно держать в чистоте свою совесть. Если мы чувствуем, что совесть нас в чем-то обличает, то надо каяться перед Богом и просить прощения. Но это не для того, чтобы делать то же самое на следующий день. Если человек осознал, что он что-то делает нехо­рошо, если он, читая Писание, видит, что его действия идут против заповеди Божией, то нуж­но просить, чтобы Господь дал силу больше этот грех не повторять.

Ничто не должно обладать мною.

/ Кор. 6, 12

В глубине нашего существа, в самой основе нашей души иногда, для нас впол­не несознаваемо, таится и скрыто дей­ствует сила темная, безумная и злая; это есть та самая сила, которая отделяет нас от всего и от всех, замыкает нас в самих себе, делает нас непроницаемыми и не­прозрачными; она есть сила бессмыслен­ная и начало всего безумия...

Вл. Соловьев

Прежде чем начать разговор о страстях, попро­буем разобраться в смысловых сложностях, свя­занных с этим понятием. В современном русском языке слово страсть имеет значение, отличное от того, в котором оно употреблялось нашими предками и в каком употребляется и поныне в православии.

Под страстью в наше время подразумевается 1) сильно выраженное чувство, крайнее увлече­ние; 2) предмет сильного увлечения, постоянной склонности; 3) сильная любовь с преобладанием чувственного влечения; 4) страх, ужас (натер­пелся страстей). Именно это, самое ныне мало­употребительное значение слова «страсть» наи­более близко к изначальному, исконно прису­щему этому слову. Посмотрим у Даля: страсть — 1) страдание, мука, маета, мученье, телесная боль, душевная скорбь, тоска; 2) в значении подвига: сознательное принятие на себя муче­ничества (отсюда чин страстотерпцев в сонме святых Православной Церкви); 3) страх, испуг, ужас, боязнь; 4) душевный порыв к чему-либо, нравственная жажда, жаданье, алчба, безотчет­ное влеченье, неразумное, необузданное хоте­нье. А теперь давайте заглянем в словарь цер­ковнославянского языка. В нем-то мы и найдем настоящее, еще ничем не замутненное значение: страсть («пафос» по гр.) — 1) сильное желание чего-либо запрещенного; 2) страдание, мучение; 3) болезнь, жалкое состояние.

Благодаря этому этимологическому иссле­дованию мы воочию убедились, как вместе с изменением сознания и нравственных ценностей человека, а также культурной среды преобразу­ется и притирается слово. Слишком страшно его изначальное значение, слишком «нетерпимо» для сегодняшней либеральной морали, отчего и пришлось ему превратиться из «сильного жела­ния чего-либо запрещенного или мучения и бо­лезни» в «сильно выраженное чувство». В XVIII веке, к примеру, соблазняя женщину или проиг­рывая в карты состояние своих родителей, чело­век впадал в страсть, то есть в болезнь, алчбу, страдание и сильное желание запрещенного еван­гельской заповедью. Ныне, делая то же самое, мы с вами просто испытываем сильные чувства, совершенно не заботясь при этом об их мораль­ной окраске. Мы с вами теперь не страдаем и не болезнуем грехом, не чувствуя мук совести, мы просто ощущаем некую сильную по некой шкале эмоцию!

Что исчезло? Стыд и осознание греха. Но вот парадокс, муки-то, муки и невыносимые послед­ствия исполненной страсти остались! Иначе откуда мода на психоанализ и увеселительные пилюли?

Выбросив за борт неудобный смысл слова, мы не можем с той же легкостью избавиться от явленных этим словом душевных переживаний. Сколько ни тверди «халва», во рту слаще не станет. Сколько ни называй дурные, злые и бес­сердечные поступки «крайним увлечением» — душевная боль и болезненные для души и тела последствия никуда не денутся.

Когда-то на рассвете психиатрии ученые сформулировали термин «нравственный идио­тизм». Этой болезнью оказалось поражено мно­жество народа, а вспышка ее пришлась на годы после французской революции. В анамнезе этой болезни значились полная неспособность боль­ного отличать добро от зла в рамках общеприня­той (замечу, тогда — равнозначно христианской) морали, и невозможность в связи с этим осоз­нать (в те времена — равнозначно раскаяться) свои проступки. То есть, говоря попросту, боль­ным нравственным идиотизмом тогда был тот, кто не видел разницы между убийством и милос­тыней, любовью и предательством, браком и прелюбодеянием. Вам этот диагноз ничего не напоминает?

Но потом возник Зигмунд Фрейд со своим учеником Карлом Юнгом (кстати, впоследст­вии безжалостно предавшим своего учителя), и психология (тогда психиатрия) перевернулась с ног на голову. Оказывается, та или иная страсть — это просто свойственное каждому человеку нормальное желание

В чем новшество? Не в том, что подобные желания могут быть свойственны каждому чело­веку, — это и без того утверждалось христиан­ством 2000 лет. Новшество в том, что эти жела­ния объявлялись нормальными. Раньше почему-то глупые люди считали, что изнасиловать мать или сестру — это страшный, смертный грех, а отцеубийство и братоубийство — Каиново пре­ступление, которое даже произносить-то страш­но, и от этого мучались. Ан нет! Это нормальные чувства, которые просто порождены подавлен­ными либидо (половое влечение) и мортидо (вле­чение к смерти)! А кем подавленными? Конечно, мракобесным и злым христианством! Значит, надо избавиться от христианства и его устарев­шей морали, попов заменить психоаналитиками, и людей сразу перестанут мучить плохие мысли, совесть и душевные расстройства. Дико, не прав­да ли? Но именно этот путь избрала наука, и диагноз «нравственный идиотизм» был напрочь забыт. Тем, кому подробнее хочется узнать об этой страшной эпохе и этих страшных ученых, выпестовавших мировые войны, русскую рево­люцию, фашизм и сексуальную революцию, мы отсылаем к трудам по истории психологии [14] См., например: Эткинд А. Эрос Невозможного: история психоанализа в России. СПб., 1903. 464 с; Нолл Р. Тайная жизнь Карла Юнга. М., 1998. 430 с. , а сами продолжим разговор о страстях.