Илья Носырев - Мастера иллюзий. Как идеи превращают нас в рабов

Структура общества, которая, по знаменитому выражению Арнольда ван Геннепа, представляет собой что-то вроде системы комнат, переход между которыми чреват опасностями, надежно разделяет группы людей, капсулирует их. Даже когда структура обнаруживает полную неэффективность, расположение «комнат» продолжает сохраняться, потому что новых не возникает, а открыть новый путь из одной в другую вовсе не легко. Мемплексу культуры удается запугивать своих носителей: в сознании традиционного общества слом устоев видится полной катастрофой. Чем ниже социальная мобильность, тем меньше вероятность «размывания» и исчезновения мемов, ответственных за традиции. Напротив, для экономики социальная мобильность прогрессивна, при этом она имеет более серьезный эффект — разрушение оболочек этих капсул, уничтожение или дезактивация устаревших мемплексов.

Другая черта обществ, существовавших до Нового времени, также связанная с информационной замкнутостью, — это иммобилизм, воспроизводство на протяжении веков одних и тех же застывших форм культуры. Иммобилизм проявлялся «в сильнейшем стремлении сохранить нетронутым первоначальное творение, ибо оно было совершенным с любой точки зрения — космологической, религиозной, социальной, этической» 4 4 Элиаде M. История веры и религиозных идей. Т. 1. М.: Критерион, 2002. С. 83. . Представление о совершенстве существующих законов, социального устройства, религиозных представлений и форм искусства очень напоминает свойственное верующим ощущение сверхценности и абсолютной истинности религии. Классический пример такого явления можно наблюдать в Древнем Египте, где однажды найденные и освященные традицией формы искусства, управления государством, организации труда воспроизводились веками; наиболее значимые культурные перемены происходили благодаря вторжению варварских народов — кутиев, гиксосов, насильно навязывавших свои порядки. Та же закономерность действует и в древнем и средневековом Китае, где ученым считался не тот, кто совершил новые открытия, а тот, кто в совершенстве знает сочинения авторов древности и строго соблюдает ритуалы.

Идеология традиционного уклада, как я указывал в девятой главе, стремится убедить своих носителей в том, что отход от традиций чреват катастрофой. Приведу пример, относящийся к постсоветскому Узбекистану, где мне довелось прожить около десятка лет. В этой стране до сих пор большинство домов строится по той же технологии, что и три тысячи лет назад — из необожженной глины, скрепляемой деревянным каркасом. Но это лишь на первый взгляд объясняется экономической целесообразностью — в действительности сама целесообразность вызвана слабым развитием промышленности и невысокими темпами урбанизации, которая блокирована продолжающей сохраняться архаичной системой семейных связей, из-за чего большинство молодых людей по-прежнему остается жить внутри больших семей, а не перебирается в город. Структура больших семей, в свою очередь, сохраняется благодаря беспрекословному подчинению молодежи старшим (с их архаичными моделями поведения) — одной из главных ценностей в традиционной этике узбекского общества. Примечательно, что 74 года советской власти, когда в Узбекистане была создана современная промышленность, были построены новые микрорайоны, не смогли переломить ситуацию — после распада СССР распад инфраструктуры проходил под лозунгами возвращения к патриархальным ценностям, традиционным промыслам, откуда узбекский народ веками черпал свою силу. И чиновники, и простые люди видели в возвращении к корням решение проблем, казавшихся наиболее актуальными, акцентируя внимание на негативных последствиях развития сельского хозяйства и промышленности — так, даже пересыхание Аральского моря в прессе связывалось с устройством русскими ирригационной системы. За этим легко угадывается знакомый страх, что утрата устоев заставит Землю перевернуться: в самой России в 1950-х — 1980-х годах существовало целое направление писателей-деревенщиков, убежденных, что именно разрушение традиционного уклада русской деревни стало источником большей части проблем, постигших не только духовный мир советского человека, но и советскую экономику.

Итак, стремление к неизменности — одно из главных качеств традиционных культур. Однако человек в индустриальном обществе считает нормальной ситуацию, когда мир постоянно меняется и улучшается, а не когда он стоит на месте. Что поменялось? Вероятно, в мире социально-политических и общекультурных идей со временем произошла та же метаморфоза, что и в мире идей религиозных: на смену мемплексам, предпочитавшим вертикальное распространение и стремление к status quo, пришли гораздо более приспособленные мемплексы нового типа — распространяющиеся горизонтально и готовые к частичной замене своих элементов.

Этноцентризм, характерный для всех традиционных обществ, — еще одно проявление упомянутой способности мемов убеждать носителя в своей ценности, выстраивая стену между сообществом и окружающим миром. Одной из идей, фигурирующих в самых разных культурах мира, является противопоставление мира культуры, населенного людьми, и мира хаоса, куда члены сообщества заходить боятся. Древнееврейское слово «олам», обозначающее мир, вселенную в Библии, восходит к корню «граница», «ограда»; восприятие мира людей как громадного дома, четырехугольного ограниченного пространства чрезвычайно распространено на древнем Ближнем Востоке. За пределами этого мира — неизвестные, пугающие и враждебные человеку силы: в скандинавской космологии находящееся в центре мироздания обиталище людей Мидгард противопоставлено раскинувшемуся вокруг нецивилизованному и населенному злыми великанами Утгарду. От этих сил можно отгородиться, как делали строители римских городов, проводившие вокруг будущих стен города pomerium — борозду, магически охранявшую город от внешнего зла, — но можно и освоить эти земли, включить в состав цивилизованного мира.

В самых разных культурах древности колонизация новых земель воспринималась как процесс упорядочивания хаоса; первую распашку обставляли обрядами, символизирующими акт первоначального сотворения мира. При этом под землями Хаоса подразумевались, как правило, вовсе не пустынные, необитаемые края, а земли, где живут люди, чей язык и культура чужды и непонятны.

В языках мира широко распространено противопоставление между этносом-субъектом и посторонними этносами: греки считали тех, кто не владел их языком, чем-то вроде немых или заик (отсюда и само слово «варвар»), славяне называли иностранцев «немцами» (т. е. немыми). Еще сильнее распространены самоназвания этносов, означающие просто «люди» или даже «настоящие люди» — именно таковы самоназвания германцев, тюрков, эскимосов, команчей, хакасов и еще несколько сотен автоэтнонимов.