Лев Карсавин - Saligia. Noctes Petropolitanae (сборник)

Как же возможна Любовь, как возможно в ней полное наше единство? Или обманывала она меня в те ночи и слова ее были ложью? Но почему же тогда они жгут мое сердце, почему не могу позабыть их, победить непонятный обман моим разумом трезвым, почему я живу и люблю?

3. К лучшему и прекраснейшему все мы стремимся; неудовлетворенные, вечно ищем совершенства и мучаемся недостатками любимого; ради лучшего оставляем хорошее и не можем остановиться в движеньи своем. Нет конца этим поискам нашим, несущим с собою лишь горечь разочарований и пресыщенья. Нет на земле совершенства, и красота отражается в бесчисленном множестве отблесков своих. Мы ловим их и собираем, но не можем, не в силах собрать. И не удовлетворяет нас находимое… Я люблю и знаю, что она – моя единственная, неповторимая. Любовь сама привела меня к ней, открыв мне ту, с кем когда-то, ранее жизни моей я расстался. Люблю ее во всех ее недостатках, но, бессильный их преодолеть, болею и мучаюсь ими. Любя совершенное, люблю единственную мою и хочу все в ней найти, хочу, чтобы она была совершенной. Хочу, чтобы она, оставаясь моею единственной и ничего не теряя, не теряя самих недостатков своих, была лучше и прекраснее всех в мире. Но не прекраснее она и не лучше, а прекраснейшие и лучшие не единственная моя, чужды мне, и не их я люблю. И вспоминается мне трогательный образ Агафьи

Тихоновны. – «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазаровича, да пожалуй прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича…»

Единством с любимой должна быть вся жизнь моя. Но люблю я прекрасное и вне ее и, бессильный собрать и найти в ней все, распадаюсь. Слагаю все, что могу я найти и достать. Принес ей цветы полевые – поникли и завяли они в руке у нее. Отдаю себя самого, но в себе не отдать мне всего мира. Хочу, чтобы все было в ней, и завидую прекрасному в других, но любить их не могу, ибо люблю лишь ее. Смешны и наивны желанья мои. Но если не исполнятся они, не будет полна любовь моя, не осуществится она. Тогда и ты, Любовь, не благостная и всемогущая царица, а прихотливая мучительница, лукавая обманщица, всевластная, да, но беспощадная, жестокая Хатор, кровавая Танит.

4. Снова томлюсь я и снова колеблюсь; ответа ищу на сомненья свои и найти не умею. Ярко светит луна, пронизывая душу тоской без конца и начала… Не ты ли, Любовь, в лучах ее нисходишь ко мне? Чую твое, уже знакомое тихое веяние… Что-то всплывает во мне и яснеет… Вот, наконец, и голос твой слышен… все громче и громче…

«Завидуешь ли ты любимой твоей, завидуешь ли тому, что она краше, добрее и лучше тебя. Знаешь ты, что она вся твоя и – сам ты; а зависть к себе самому невозможна. И бывает стыдно тебе оттого, что ты ниже и хуже, чем должен и можешь ты быть в силе вашей любви. И боишься тогда, что разлюбит она; забываешь о вашем единстве и силе моей, забываешь, что истинный ты в ней, в любимой твоей. Не завидуешь ты себе самому, не завидуешь ей: нет зависти в триединстве моем. И если любимая твоя любит других, красивейших и лучших, чем она, они должны быть в ней и ею. В ней найдешь ты все, что влечет тебя и манит, чего ранее в ней увидать ты не мог. Но любимая твоя – ты сам; и не может она во мне быть единой с иными, со всеми, если сам ты не любишь и их, а они не едины с тобой».

Но как же… как могу я любить всех, если люблю только одну? Да и не хочу я любить никого, кроме милой моей! Не хочу примириться и с тем, чтобы она любила других. Любовь моя ревнива – ни с кем она делиться не хочет. Любимую я искал и нашел; никому отдать ее не могу. Непонятны мне речи твои. – Да, умней и добрее становлюсь я, любя умного и доброго. Но разве становится прекраснее горбун, когда любит он кумир Бельведерский? Нет, и ты, Всемогущая, бессильна преобразить тело любимой – все в нем сохранив, сделать его беспорочно прекрасным. Зачем же разрываешь ты двуединство наше, зачем зовешь любить и других, а ее, единственную мою, у меня отымаешь?

«Не завидует отец любимой дочери своей за то, что прекраснее она жены его, безмерно любящей дочь. И только в любви к жене и к дочери постигает он вполне истинную красу жены своей. Если же любит жену он, если постиг он ее, откажется ли он от чего-нибудь в ней? Не находит ли он недостаток жены возмещенным красою дочерней? – В любви к обеим обладает он полнотою всего и с женою своей он счастлив озарившей ее недостаток любимой красой. Кто отнимет ее у него, если я сочетала троих? В жене, в недостатках ее постигает он то, что дороже ему всего: недостаточность ее восполнена юной красою. Так в венке из цветов полевых прекрасней лицо. Так прекрасна и темная скорбь, если светлая радость витает над ней».

Но непрочен семейный союз. В нем узы твои расторжимы. И далеко уносит любимую дочь иная любовь.

«Отчего же не может он быть неразрывным навек? Отчего же и он не причастен ко мне, вечный жизнью моей? Неужели разлука земная сильнее, чем Смерть? Побеждаю я Смерть и разлуки сильней в том, кто любит меня и умеет любить. Сам ты видел мой свет, когда в лоне любви расцветает любимых любовь, когда тихая старость согрета лучами, сиянием новой четы».

Говоришь о любви ты. Но это любовь тех, кто кровно друг с другом уж связан… Здесь возможно единство твое. Но оно ограничено тесной оградой: мир, бесконечный мир весь за нею лежит.

«Кто ж мешает тебе и других так любить, как отец – свою дочь? Невозможного нет для меня; нет его и для тех, кто полюбит во мне и исполнится мной. Он во мне созидает единство свое, чрез меня и во мне обретает он мир как себя самого».

Но ведь даже такая любовь не сделает урода прекрасным, не выпрямит горбуна. Правда, ты озаряешь и некрасивое лицо. Вспоминаю, как преображала ты лицо княжны Марьи, когда касалася сердца ее. Но здесь есть свои границы, которые и ты перейти не в силах.

«Сам ты мне говоришь, как я их прехожу. Но лишь слабый то отсвет луча моего. Ты же знаешь, как нужно само некрасивое в милой твоей, как прекрасно оно в ней, в единстве ее. Так и в мире моем все красою полно для того, кто любовью научится жить. В двуединстве своем вы должны победить одинокость свою: мир всецело принять и, отдавшись ему, стать единством его. Мир проходит чрез тело любимой твоей, и чрез душу ее – в ней мгновенье его; и она – из него родилась и вернется в него. Жизнь и смерть, распаденье и связь, это – звенья мои, Всеединой Любви. С нею ты навсегда искони сопряжен. В ней находишь себя, в ней найдешь и весь мир. И ни в ком для тебя он не станет таким; и ни в ком – только в ней – станет мир весь тобой. Чрез меня, чрез Любовь, вы – одно существо; и во мне чрез нее постигаешь ты все».

Но любить я иную, иных не могу! Не хочу, чтоб любила она и иных! Где ж твое триединство, Любовь, если любит она и меня и других?

Читать дальше