Лев Карсавин - Saligia. Noctes Petropolitanae (сборник)

Любовь к Иисусу не может быть полною как земная любовь; не может еще потому, что одна лишь была на земле невеста Его, Пречистая Мать. Не тою любовью, что любим мы наших избранниц, должны мы любить Иисуса. И в любви к Нему не исполнится наша земная любовь, если только она не отвергнет всей жизни земной, воплощеньем Его освященной. Полноту Его в себя приять мы хотим. Но Его полнота в двуединстве Его с Мариею Девой. И только чрез двуединство мое с любимой моей могу я целиком восприять двуединую личность Его. Если же упорствуя «ради Него», я отвергну земную любовь, то, не осуществив моего двуединства, извращу и оскверню я мою любовь и к Нему.

4. Чем-то очень земным проникнуты слова св. Тересы, когда говорит она о «красоте и белизне рук Иисуса Христа», о своем духовном с Ним браке. «Невесты Христовы» «млеют от желанья», «сладостно покоятся» с Ним. Они держат Его младенцем на груди своей; или Он, юноша прекрасный, наклоняется к ним и лобзает их жгучим лобзаньем. «С уст Жениха испивают они млеко и мед», сжимают Его в объятьях своих. Перси иных, вопреки закону природы, начинают источать сладкое молоко…

Опасность отрицания жизни или обожения только ограниченной эмпиричности ее встает в мистической любви к единому Богу, когда неведома триипостасность Его и не верят в Его воплощенье. Иная, не меньшая «прелесть» всплывает, когда любовь сосредоточивается на Иисусе Сладчайшем и ради него, человека, стремится преодолеть неотменные законы земного бытия. Здесь в то, что должно быть вечным и Божьим, переносится все земное, мыслимое и нужное только на земле понимается как сверхземное, как само Божественное. Ярче всего такая эротическая мистика в католичестве, горделиво превозносящем чисто-человеческое в утверждении Filioque; острее она у женщин. Но и слова св. Бернарда полны любовной истомой…

Земное отношение к Иисусу перерождает любовь к Нему в мистический блуд, переносимый и на любовь к Богу вообще, оскверняющий и непорочную Деву и Мать. Под влиянием иезуитов, руководивших св. Тересой, пышно расцветает эротика мистической любви. Она ясна в «Культе Сердца Иисусова»; еще яснее в культе Марии. Она несомненна в благочестивых советах хорошенько укрываться ночью, дабы не оскорблять целомудренных взоров Девы Пречистой, – в превознесении белоснежной груди Марии или сладости ее молока. «Нет ничего», восклицает поэт-иезуит, «прекраснее персей Девы Марии, ничего слаще ее молока, ничего совершеннее чрева ее!..» В жизнь вечную переносится все из жизни земной. – На небесах есть водоемы, в которых не стыдясь друг друга купаются святые. Там устраиваются пиры, маскарады, балеты. «В обители вечного блаженства супруги осыпают друг друга земными ласками, целуются, обнимаются»… Они обладают всеми нашими чувствами, но ходят обыкновенно нагими, наряжаясь только по праздникам, для развлеченья…

Такое понимание любви к Иисусу, такая любовь не что иное, как извращение истинной. И то, что вырастает она на почве крайнего аскетизма, свидетельствует о внутренней болезни аскетической мистики. Конечно, можно сказать, что любовь, захватывая все существо человека, неизбежно эротична. Но подобная эротика претит и религиозности и здоровому чувству жизни. Можно толковать мистическую эротику как невольное извращение истинной любви ко Христу Иисусу неудовлетворенностью земной, чувственной любви. Но не в этом последнее объяснение. – Любовь всегда предметна: она не существует без любимого; и есть свой любимый и у чувственной любви. К Иисусу же чувственная любовь невозможна, а потому – ее и быть не должно. Проникновение чувственности в любовь к Иисусу на самом деле не что иное, как сочетание истинной любви к Нему с чувственной любовью мистика к неведомой ему его любимой. Мистик отвергает всякую мысль об этой любимой, не хочет и знать о ней, а все-таки любит ее, хотя думает, будто любит одного Иисуса. Он изменяет земной избраннице своей и тем оскверняет совсем иную любовь к Иисусу, которой не может постичь, не постигнув своего двуединства с любимой. А возможно такое смешенье потому, что Иисус есть Христос, Человек Всеединый, и всякая индивидуальная любовь только во Христе существует.

5. Сам я полон и совершенен только в двуединстве с любимой моей. И если любит меня Иисус, Он любит меня целостного и полного, любит меня как истинную двуединую личность, не искалеченную вольным моим грехом. И в этой любви Он приемлет меня целиком, ибо в двуединстве моем я не меньше, а больше, чем в одиночестве: оно не единство отвлеченное, а реальное двуединство. И любимая и я только в полноте нашей можем любить Его: Он не соперник мой, Он благословляет союз наш. Но Он и сам двуедин, ибо как иначе Он мог бы любить меня двуединого?

Но тогда я могу любить Иисуса и Деву Марию только так же, как и все другие четы, со мною, с моею единые во многоединстве Христовой Любви? – Нет. Один лишь Иисус ипостасно един со Второй Ипостасью, один лишь Он есть Христос, истинный Бог. Он – брат мой по душе и по плоти, один из нас. Но Он – человек совершенный, безвинный, безвременно преодолевший тварность свою. Во всеединстве Адама Он – единственный истинный центр, все другие включающий в Себя, всех превышающий своим совершенством. Он – камень краеугольный, основание мира, начало порядка, венец мирозданья. В любви к Нему нахожу я, двуединый, место свое среди всех людей; чрез любовь к Нему сопрягаю в единство с моею четой все четы и становлюся Христом Всеединым, Церковью, телом Его.

Понятна любовь моя к другим чрез любовь и в любви к единственной моей. Любя ее, хочу я, чтобы она так же, как я, любила друга моего, как я – с ним радуясь и печалясь. И счастлив я, видя ее внимательный взор, на него устремленный, и улыбку, и желание нравиться ему. И слушать готов без конца, когда она о нем говорит. – В ней, в речах ее он как-то иначе мне предстоит, иной и все тот же; яснее образ его, понятней его дорогая мне личность. В ней радует он меня, как прекрасный в неповторимости своей… А с ним, с ним говорю я о ней. И по-иному преломляется облик ее в нем; иными словами, чем я, он ее раскрывает, словно новыми перлами украшает милое лицо… Растет, растет любовь моя, в бесконечный мир изливаясь. Новое счастье несет, и новые слышатся звуки в песне прекрасной ее… Светла и нежна любовь моя… И не видишь ли ты, как все духовное в ней яснеет в нашей любви к нему, третьему, в его любви к нам двоим? У него есть своя любимая. Но не связует ли всех нас в одно вечная наша любовь? И, может быть, не поняли бы мы всей красы духовной нашей любви, не люби мы его, не общайся мы с ним…

В любви открывается нам Красота, открываются Правда и Благо. Без них любить мы не можем, без них нас с тобою не будет и нет. Они нужны нам, нужны как воздух, как амвросия – пища бессмертных. И хотим мы, чтобы были они в нас двоих и в нем, в друге нашем любимом, в его любимой чете. Мы уже знаем его истинное, с Красой, Благом и Правдой единое я. Мы любим в нем возможность неповторимого выражения этого триединства, личность его, осуществляемую им и – разве того не хотим мы? – вместе с ним нами. Осуществляется она, но еще не осуществлена: еще нет в нем полноты Красы, Правды и Блага… Но можем ли мы не любить Того, в ком все это есть, в ком совершенна человеческая личность, завершившая своеобразие свое в выражении всей полноты триединства? По-иному мы любим Его, по-иному, чем нашего друга, ибо иная Он личность, иное единство. И в Нем, никогда не слабевшем, в Нем беспорочном, всегда и во всем совершенном, мы узреваем единство Его с Богом самим, то единство, что нас зовет и влечет из юдоли греха и страданий. В Нем узреваем мы то, чем должны быть и будем, хотя по-иному. Он – начаток божественности нашей, без Него для нас невозможной. Мы будем богами, преодолев «падение» наше. Но не обижаемся мы, если Христос к нам не нисходит, если Иисус не свершил своего дела земного. Он – брат наш и истинный друг, верный нам путь указавший; учитель и вождь. Чрез веру в Него, чрез любовь и в любви к Нему достигаем мы цели. Но и достигнув, с любовью смиренной и светлой склонимся пред Ним, как спасенные Им, наученные жизнью Его.

Читать дальше