Алексей Лебедев - Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.

Такое лицо обязывалось платить архиерею семь золотых монет: одну, когда архиерей делает его чтецом (или: λιτον παπαν?), три при посвящении во диакона и еще три при посвящении во священника. [282] Alехи De canomco et consuetudinibus, quae ordmatiombus nomine dantur, deque benedictione nuptiarum — aureae bullae sanctio. Migne. T 127, pp 925—927 Другие новеллы Алексея имеют в виду расширить власть и влияние патриарха Константинопольского, например, подчинением его ведению всех монастырей со включением монастырей, принадлежащих другим епархиям, и так называемых царских, отчасти в целях обезопасить церковные драгоценности от незаконного их употребления в целях мирских, [283] Случай, по поводу которого издан этот указ, подробно рассказан в наших «Очерках Византийско–восточной церкви IX‑XI вв.*, с. 65—68. Ср.: Проф Ус пенскии Очерки по истории византийской образованности, с. 198—201 СПб., 1891 отчасти в целях уравновесить права высшей церковной и государственной власти при решении вопроса о возведении епископии на степень митрополии [284] Все эти новеллы можно найти у Миня, в 127 томе греческой серии. Кроме того, первая из них помещается в «Правил, с толков.*, I, 883—885. и т. д Более смелым и решительным, чем император Алексей Комнин, является в своих отношениях к религии и Церкви второй преемник его, [285] Первым преемником Алексея был сын его Иоанн Комнин, но о его отношении к Церкви нельзя сказать ничего определенного, за недостатком прямых фактов в подобном роде. Немецкий ученый Остер (Oster. Anna Komnena. Theil I. S. 60—61) утверждает, что Иоанн не был чужд симпатий к папизму и был главой партии на Востоке, расположенной к соглашению с Западной, тогда уже отпадшей от союза с Востоком, Церковью; но это мнение Остера едва ли справедливо. Пихлер, ана лизируя письма Иоанна к папе Гонорию II, замечает, что письма эти едва ли были приятны для папской курии (Pichler. I, 286—287). А помимо этих писем, мы ничего не знаем об отношениях Иоанна к Западной церкви. Вообще мнение Остера есть не что иное, как безосновательная догадка. Мануил Комнин. Никита Хониат, приступая к описанию многих богословских споров, которые во времена Мануила открывались, этим императором поднимались или им поддерживались, пишет: «Для большой части византийских императоров решительно невыносимо только повелевать государством, ходить в золоте, пользоваться общественным достоянием, как своим. Они считают для себя крайней обидой, если их не признают мудрецами, людьми, подобными богам по виду, богомудрыми, подобно Соломону, богодухновенными руководителями, вернейшим правилом из правил, одним словом, непогрешимыми судьями дел Божеских и человеческих. Поэтому вместо того, чтобы предоставить обличение людей неразумных и дерзких, вводящих новое и неизвестное в Церкви учение, вместо того, чтобы предоставить это тем, кто по своему призванию должны знать и проповедывать о Боге (т. е. иерархам), они, отнюдь не желая и в этом случае занимать второе место, сами бывают в одно и то же время и провозвестниками догматов, и их судьями, и установителями, а часто и карателями тех, кто с ними не соглашается». Таким же был, говорит историк, и император Мануил. Он сочинял проповеди (так называемые σελέντια) И читал их вслух всем (в своем дворце). А впоследствии, продолжая идти этим путем, он дошел и до существеннейших христианских догматов и начал рассуждать о них. Представляясь часто недоумевающим, он предлагал вопросы из Св. Писания, доискивался их решения, собирал и спрашивал всех, кто отличался ученостью. Но И за это его еще можно было бы похвалить, если бы, простирая так далеко свою пытливость, он вовсе не касался, говорит Никита, непостижимых догматов или, даже и касаясь их, не был упорен В своих мыслях и не перетолковывал во многих случаях смысла Св. Писания применительно к своим целям и если бы он не постановлял своих толкований там, где уже смысл определен отдами, — «как будто бы он, Мануил, всецело обнял своим умом Самого Христа, и от Него Самого совершеннее и яснее наставлен ВОвсем, что касается Христа». [286] Никита Хониат. История. Царствование Мануила. Кн. VII, гл. 5. Такой взгляд на Мануила, за его отношения к Церкви, высказывает светский писатель Никита Хояиат, взгляд, как само по себе понятно, очень не лестный для этого государя. Но существует и другой взгляд на Мануила, взгляд, отличный от сейчас приведенного и принадлежащий лицу духовному и притом очень почтенному — Евстафию, митрополиту Фессалоникийскому, современнику Мануила. Евстафий пишет: «Случалось, что Мануил при рассуждениях по вопросам веры принимал другую сторону, противоположную той, какой держались присутствующие на собрании, видоизменял вопрос, рассматривал предмет обсуждений с другой точки зрения; дело получало иное направление, неожиданный оборот; неотразимая сила убедительности доводов государя скоро склоняла на его сторону и мысли слушателей. Эти последние один за другим не только соглашались с ним, но и все наконец одобряли его сторону. Обсуждение, по–видимому, заканчивалось, цель собрания казалась достигнутой». Но император в интересе обстоятельного уяснения дела «возвращался еще раз к решению того же вопроса, оставлял неожиданно свою и вместе общую точку зрения и снова принимал другую сторону, снова взвешивал представленные доказательства, строго разграничивал в деле вероятное, кажущееся от действительного, истинного, привносил нечто новое там, где вопрос казался исчерпанным, и опять В конце концов с принудительной силой убедительности торжествовал победу». Затем Евстафий прибавляет и тем поясняет сущность своей характеристики: «Мануил, — замечает этот писатель, — не был подобен древним греческим софистам, которые мало заботились об уяснении предмета речи. Нет, он был философом, искателем Истины и как бы искусным музыкантом». Этого мало. Тот же самый Евстафий свидетельствует, что при решении богословских вопросов «никогда не случалось, чтобы после Мануила, т. е. после того, как он высказал свое мнение по известному вопросу, — чтобы после него кто‑либо мог придумать что‑либо лучшее». [287] Eustathn metrop Thessalon Laudatio funebns Manuehs Comneni, cap. 13 Migne. PG. T 135, pp. 980—981. Очевидно, замечательный ученый XII в. Евстафий не согласен осуждать Мануила за его вмешательство и страсть к богословским спорам. [288] Нужно помнить, впрочем, что речь Евстафия, из которой приведена вышеизложенная цитата, сказана была «в память» Мануила, уже после его смерти его. Этим, быть может, и уясняется тон речи. Не будем разбирать, кто правее — Никита или Евстафий, во взгляде на Мануила; заметим одно: Мануила за иное можно действительно похвалить, а за иное и осуждать, если рассматривать беспристрастно его отношения к Церкви. Что это так, об этом лучше всего свидетельствует история богословских споров при этом императоре. Обращаемся к изложению этих споров.