Том Холланд - В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю

Но в присутствии таких фигур среди всех опасностей и лишений Киликии имелся весьма неудобный парадокс. Когда Абу Исхак рискнул использовать битье, чтобы наказать местного коменданта, а Али ибн Баккар рыдал, пока не ослеп, когда другие ученые постились, ели пыль, ходили в лохмотьях или отказывались мыться, они не следовали примеру Мухаммеда. Скорее, они подражали некоторым сирийским монахам, известным своим аскетизмом. Это, учитывая контекст непрекращавшейся войны с христианами, могло лишь усилить замешательство. Как мог ислам рассчитывать избавить мир от неверных, когда в душах его же собственных передовых войск жила испорченность, вскормленная врагами? К счастью для улемов, решение проблемы, испытанное и неоднократно проверенное, находилось под рукой. «Слова нашего пророка дошли до нас – верное и правдивое утверждение» 75– так сказал Ибн ал-Мубарак, турок, стремление которого сражаться с Римом привело его к Тавру из далекого Хорасана. Его можно назвать, пожалуй, самым грозным из воинов-ученых. Этот человек, почтительно именовавшийся «имамом мусульман», обладал не только редкой страстью к драке с римлянами, но и знанием хадисов, таким подробным и страстным, что мог дискутировать о них даже в разгар сражения. Кто тогда мог лучше и убедительнее, чем он, заверить мухаджирун, что умерщвление, требуемое от них на границе, является на самом деле целиком и полностью исламским и никак не связано с примером неверных. Почему тогда сам пророк, как неожиданно оказалось из обрушенного на мусульман Ибн ал-Мубараком потока хадисов, дал четкие инструкции не подражать монахам? «Каждая община имеет свое монашество – и монашество моей общины – jihad – джихад» 76.

Правда, что именно означало это слово, при жизни Ибн ал-Мубарака оставалось неоднозначным. Буквальное значение слова – «борьба». В ссылке Корана джихад, требуемый от верующих, мог также подразумеваться хороший спор с мушрик, подаяние, или освобождение раба, или любая приверженность благочестивому насилию. У воинов-ученых, таких как Ибн ал-Мубарак, объявивших пророка примером для подражания, слово приобрело более узкое значение и стало обозначать войну за Бога. Путешествие на границу и убийство упрямых христиан подавалось не только как выбор исполнительных мусульман, но и обязанность. Лишенному воинственности оппоненту, который похвастался своими паломничествами в Мекку и Медину, Ибн ал-Мубарак ответил: «Увидев нас, ты бы осознал, что твое поклонение – простая игра. Для тебя запах специй, но для нас – запах пыли, и грязи, и крови, стекающей по нашим шеям, – намного приятнее» 77.

Спустя сто и более лет после смерти пророка основания для такого грубого подхода к основным положениям ислама стали появляться в больших количествах. Сам Ибн ал-Мубарак составил целую книгу хадисов, посвященных единственной теме – джихаду. Другие ученые, обратившись к Корану, оказались в тупике – отрывки, требовавшие постоянных военных действий, чередовались с другими, призывавшими к обратному. Вот ученые и решили организовать стихи в хронологическом (по крайней мере, по их мнению) порядке, причем лицемерным мушрик было выделено место в самом конце жизни пророка. «Убивайте многобожников, где ни найдете их, старайтесь захватить их, осаждайте их, делайте вокруг них засады на всяком месте, где можно подстеречь их» 78– эти максимы имели очевидную ценность для тех, у кого имелась склонность к драке с римлянами. Поэтому для ученых стало особенно важным установить, что они действительно открылись пророку в конце его карьеры, – только так можно было правдоподобно объяснить, почему они заменили другие – ранние и менее воинственные отрывки. В результате благодаря военному энтузиазму улемов начали изменяться не только собрания хадисов, но и некоторые подробности биографии пророка. Для ученых, таких как Ибн ал-Мубарак, ставки вряд ли могли быть выше. Не сумей они продемонстрировать, что следуют примеру Мухаммеда, и не только их постоянно усложнявшаяся доктрина джихада, но и все их страдания на полях сражений Киликии были бы обесценены. А если все это эффектно связать с пророком, приз будет сказочным. Не только прошлое ислама станет принадлежать им, но и будущее тоже.

От такой перспективы Омейядов мог бы хватить удар. Мало того что эти выскочки-бумагомаратели – турки, персы и прочий сброд – осмеливаются оспаривать у Khalifat Allah его право устанавливать законы ислама, так они еще имеют наглость указывать ему правильный путь – как «сражаться на пути Божьем» 79. Ни одна династия в истории не правила таким потрясающим количеством завоеванных территорий, как Омейяды. При их правлении правоверные видели падение Карфагена и Мерва, покорение Испании и Трансоксианы. Их отряды дошли до Луары и Гиндукуша. Ясно, что Бог одобрил их царствование, – это даже не могло обсуждаться. И все же, словно грызуны, прорывавшие ходы под славной крепостью, улемы подвергли сомнению даже эту неоспоримую истину. Изображая Мухаммеда архетипом воина ислама – таким, каким он им представлялся, – они поставили под сомнение авторитет Омейядов. Если халиф по каким-то параметрам не дотягивал до установленного улемами стандарта, он немедленно оказывался сбившимся с пути истинного ислама – таким, как они сами его видели естественно. Даже гордое объявление, впервые сделанное Абд ал-Маликом, что править мусульманским народом – значит быть «заместителем Бога», – можно было повернуть против династии. Никто из первых командиров правоверных, так утверждали улемы, никогда и не думал присваивать себе такого высокого титула. Даже намек на роль «заместителя Бога» был бы немыслимым для такого благочестивого и строгого человека, как Омар. Соответственно, в версии истории, созданной улемами, он был наделен намного более скромным титулом – не «заместитель Бога», а «заместитель пророка Бога». Омейяды в сравнении с таким образцом совершенства выглядели бандой нечестивых выскочек, незаконно вторгшихся в «Дом ислама».

Пропаганда одновременно блестящая и зловещая. Она представлялась такой откровенной пародией на все многочисленные достижения династии Абд ал-Малика, что Омейяды при более благоприятных обстоятельствах могли лишь презрительно усмехнуться. Обстоятельства, однако, во время долгого правления последнего из сыновей Абд ал-Малика, занимавшего трон халифа – косоглазого скряги по имени Хишам, – можно было назвать какими угодно, но только не благоприятными. Хишам оказался довольно-таки способным и склонным к новшествам государственным деятелем, особенно когда речь шла о выжимании денег из своих подданных. Однако кажущийся блеск его правления на самом деле оставался только поверхностным. Его личная трусость, из-за которой он начинал трепетать всякий раз, когда получал сообщение о каких-либо неудачах, никак не мешала его главному и фундаментальному убеждению: первичной и надлежащей обязанностью халифа является расширение «Дома ислама». Ни поражения от рук франков и римлян, ни мятеж в Северной Африке в 739 г. не заставили его пересмотреть это убеждение. В результате к моменту смерти Хишама в 743 г. его казна оказалась опустошенной, а сирийская армия, находившаяся на переднем краю Омейядов еще со времен Муавии, существенно ослабела. Уставшие от бесконечных военных кампаний профессионалы, входившие в ее состав, теперь были разбросаны на огромных пространствах от Пиренеев до Инда. В самой Сирии почти никого не осталось.