Алексей Царевский - Значение Православия в жизни и исторической судьбе России

[1] Было время, когда на Западе издавались распоряжения, под страхом тяжелого наказания запрещавшие светским людям читать Библию.

[2] В этом признавались, налр., Боннекемифер (протестант). (См. Странн. 1860 г. № 8), Овербек («С востока свет»), Гетте, Делингер, Пальмар и мн. др.

[3] Летоп. Нестора по Лаврент. сл., 74 стр.

[4] См., напр.: Патерик Печерский. 1872 г. л. 115. Также: Грам. Филиппа, митр. моск. — Акт. Арх. Ком. т. I, стр. 131.

[5] Исслед. о русском церковном песнопении. И. Сахарова. Стр. 61.

[6] Послание патр. Иосифа. Акт. Арх. Эксп. III т., стр. 403.

[7] Об этом см. Истор. каталог СПб. Артиллерийского Музея, ч. I, стр. 171.

[8] Там же.

[9] См., напр., Киреевского. III, 73, 105 и пр.

[10] «Содействие церкви успехам права и порядка». Тр. Киев. Ак. 1888 г.

[11] О взглядах древнерусского языческого общества на брачные отношения как только чувственные, внешние, — см. «Обычное право» Якушкина. Вып. I, V-XI.

[12] Умыкание девиц запрещается уже Уставом Владимира. (Макарий, история рус. церкви, I, 282 и др.: ПСР Лет. VI, 82, 84). Против насильной выдачи девиц замуж высказывается уже Церк. Устав Ярослава. (См. Макарий 387 стр. ПСР Лет. VI, 85). Относительно произвольного расторжения браков еще русский митрополит Георгий (XI в.) в Уставе своем поместил правило, по которому даже в случае желания принять монашество одним из членов брачного союза дозволялся развод только «по воле обою», т. е. с согласия обоих. (Рус. Истор. Библ. VI, 85, 8). В слове Даниила Заточника (XII стол.) читаем, напр., уже столь гуманный, чисто христианский взгляд на одно из обычных условий заключения семейного союза: «позор из позоров — женитьба на жене придатка ради», и т. д.

[13] Напр., рассказывая о Святославе, летописец ссылается, между прочим, на ставшее, очевидно, уже общим христианское убеждение: «кто матери не послушает, в белу впадает» (ПСР Лет. I, 27). Особенно поразительные примеры великого уважения к власти материнской мы видим, напр., в рассказе летописи о Владимире Мономахе (ПСРЛ. I. 112), в Житии Феодосия Печерского (чт. в Импер. Общ. Истории и Древностей, 1858 г. III, 2).

[14] Песни, собр. Рыбниковым. I. 357.

[15] Песни, собр. Киреевским. V. 23 — 33.

[16] Ист. Рус. Церкви. Макария. I. 282, 285.

Внешнее обоснование и укрепление русского царства, с одной стороны, и изменение внутреннего строя общественных и семейных отношений в народе русском, с другой, явились только результатом и естественным следствием того благотворного воздействия, которое произвело Православие на личность русского человека. Православие облагородило и образовало все лучшие инстинкты русской души, улучшило и возвысило ее духовные качества, существенно изменило весь нравственный облик русского человека. На всем поведении и деятельности последнего легла неизгладимая печать Православного христианства: русский человек стал мыслить о всем на свете с точки зрения своей святой веры и делал всякое дело «по писанному», по церковному; интересы веры стали на первом плане в его сознании, а учение, взгляды, предписания и советы церкви Православной сделались единственно руководственными в его жизни. Религиозность явилась типическим свойством, специальной особенностью русского человека и качества православного христианина — главными национальными чертами русского характера. Вышеупомянутый иностранный обозреватель России Леруа Болье, на основании наблюдений даже и над современной русской жизнью, пришел к заключению, что русский человек «носит крест не на груди только, а и в сердце своем», что у него «душа христианская», что между Евангелием и русскою душою есть какое-то внутреннее родство, в силу которого трудно бывает решить, что доброго идет у русского человека от знакомства его с Православною верою и что прямо от его души [1].

Преобразуя душу русского человека, Православие прежде всего овладело его умом, легло в основу русского мышления и надолго определило собою все русское миросозерцание. Не тронутый еще никакою человеческою культурою, русский человек смиренно и всецело покорил ум свой свету истины Христовой и беспрекословно предался церкви святой. Не человеческая мудрость, а благодать таинств, с крепкою верою принимаемых, воспитала душу его; не разум земной, а Слово Божие вразумляло его и молитвенное общение с Первоисточником всякого света и знания настраивало мысль его. Не поднимая разума своего на разум Божий, русский человек доверился Православию с простотою сердца и теплотою чувства и всецело заполнил мысль свою вопросами душевного спасения. Вместо наук он усвоял смиренномудрие и углублялся в книги благодатного закона. «Братие, не высокоумствуйте — внушали учители народу: но в смирении пребывайте. Аще кто ти речет: весили всю философию? — и ты рцы ему: эллинских борзостей не токох, ни риторских астрономов не читах, ни с мудрых философы не бывах, а учуся книгам благодатного закона, аще бы мою грешную душу очистити от грехов» [2]. Сознавая пользу просвещения, благоразумные отцы древнерусские убеждали детей своих: «учися грамоте!», но вместе с тем предусмотrительно добавляли: «учися и держати ум: высочайшего не ищи, глубочайшего не испытуй, но елико ти предано от Бога, си содержи» [3].

Конечно, отчетливое религиозное знание и определенное понимание всех догматов Православного христианства не могло сделаться сразу духовным достоянием русского человека, но основы Православия, важнейшие истины его и существеннейшие понятия каковы: о Боге, Творце и Промыслителе мира, о Божией Матери, Заступнице рода христианского, о святых угодниках Божиих, ходатаях пред престолом Всевышнего за грешного человека, о вечном блаженстве праведников и мучении грешников, и некоторые другие,— несомненно были восприняты и усвоены всем народом русским. А в этих истинах — сущность христианства; они-то и окрылили разум русского человека, воспламенили его чувства и родили в нем искреннюю, неподдельную и увлекательную набожность русскую, которая нередко даже и доселе служит предметом удивления для целого мира. До какой степени мысль русская прикована была к вере святой и, с другой стороны, насколько ревниво русский человек старался соблюсти себя даже от самомалейших нарушений того, что указано церковью Православною, это показывают, например, известные «Вопросы черноризца Кирика» к епископу Новгородскому, св. Нифонту (XII стол.). Да, впрочем, это удостоверяет и вся наша история: на Руси меньше всего было примеров религиозного вольномыслия и своеволия в отношении к учению и уставам Церкви. Что касается появлявшихся у нас с конца XV столетия рационалистических сект, то возникали они, несомненно, не на русской почве и как явления заносные, чужие были совсем случайны и мимолетны для России. Зато только в России с такою беспримерною силой явился раскол, как самое крайнее проявление принципиальной и преступившей даже границы благоразумия стойкости за все, что касается веры и церковности. В течение целого ряда столетий, вплоть до XVIII, Православие было единственным источником просвещения для русского человека, единственною пищею для его ума и материалом для его мышления. С XVIII ст., хотя умственный горизонт русского человека значительно расширился и в сферу русского просвещения вошли интересы иные, кроме религиозных, все же Православие осталось, как без сомнения и должно впредь всегда оставаться, незаменимым и высшим культурным идеалом для русского человека.