Юрий Зудов - Запад и западное христианство на рубеже тысячелетий

С другой стороны, и именно это особенно важно для настоящего изложения, антропология Августина исключает, «выталкивает» из человеческой природы ту способную к непосредственному богообщению и обожению составляющую, которая в философии Плотина именуется vovç , а в антропологии свт. Григория Паламы выглядит как часть человеческого естества, делающая возможным восприятие последним божественных энергий в виде нетварного света. 181

В сотериологическом аспекте паламизм предполагает полноту участия в спасении человека всего его естества: «…природная божественность, начало обожения, откуда как от неприобщаемой причины дано обоживаться обоживаемым, высшее запредельное всему богоначальнейшее блаженство само по себе невидимо ни чувству, ни уму, ни связанному с телом, ни бестелесному, даже если что из них обожившись исступит из себя к большему совершенству; ибо согласно нашей вере оно может быть видимо и сделалось видимо лишь в достигшем ипостасного единения уме и теле, хотя и несоразмерно их собственной природе». 182

Именно это фундаментальная позиция богословия блж. Августина стала предтечей последующего процесса конкретизации и прагматизации христианского вероисповедания, наблюдавшегося в развитии католических и затем протестантских богословских учений и социальных мировоззрений.

Важным этапом этого процесса, действительно, явилось становление и распространение в качестве господствующей доктрины Римо-Католической Церкви богословско-философской системы Фомы Аквинского. Характерной составляющей ее гносеологии является признание важности эмпирического опыта, выступающего conditio sine qua non заслуживающего доверия познания; приоритет отдается рациональному осмыслению опыта чувств, 183поскольку познание богооткровенных истин человеку недоступно; это прерогатива ангельского познания.

Впрочем, хотя активный разум, по мнению Фомы, и не имеет врожденных понятий, он обладает все же некоторыми доопытными принципами, укорененными в нем Богом, без которых познание было бы невозможным и благодаря которым человек поднимается к осознанию того, что в чувственном познании никак не может быть дано непосредственно – к познанию собственной души и Бога. Осознание этих принципов, тем не менее, становится возможным лишь благодаря всему процессу познания, идущему от чувств к разуму. 184

Важное значение богословия Аквината заключается в том, что именно оно стало своеобразной «трансмиссией», передавшей идею приоритета рационального и отказа от мистического на ординарный практический уровень западного сознания. 185

Приоритет рациональности в западном сознании был намертво «зацементирован» учением Декарта с его знаменитым “ cogito, ergo sum ”. 186Рациональное сознание приобрело самодостаточное и самодовлеющее значение; чувственный опыт, хотя и отодвинут на дальний план по сравнению с рефлексией в контексте познавательного процесса, получил при этом в картезианской философии подлинную реабилитацию – все, что воспринимается сознанием о материи при посредстве органов чувств – истинно. 187

Несмотря на то, что Декарт признавал наличие «врожденных идей» в сознании, абстрактная рефлексия в гносеологии благодаря его философской трактовке еще больше удалена в маргинальную сферу: «Мы отвергаем… все познания, являющиеся только вероятными, и полагаем, что можно доверять только совершенно достоверным и не допускающим никакого сомнения… обо всем том, что дает нам основания лишь для предположений, мы, по-видимому, не в состоянии достигнуть совершенного познания». 188

Наконец, важнейший поворот осуществляется в философии Канта, изменившей традиционные схоластические представления о понятии трансцендентального. С одной стороны, разграничение трансцендентального и трансцендентного выглядит как предоставление вере законной «канонической территории» в гносеологии. С другой стороны, как ранее у Декарта, Аквината и Августина, эта территория остается terra incognita , зато возвышение роли трансцендентального, доказывание возможности синтетических априорных знаний (являющееся во многом квинтэссенцией гносеологии Канта) могут выглядеть как идеализация собственных возможностей человеческого разума.

Если у Августина принципы разума, не познаваемые собственными возможностями человека, открываются ему сверхъестественным образом, у Фомы носителями этого знания в основном являются сверхъестественные существа, у Декарта врожденные понятия выполняют скорее инструментальную функцию, то у Канта сам процесс рефлексии, т. е. атрибут обычного человеческого естества, в определенной своей части «освящается» и возносится на пьедестал. 189Принцип трансцендентального единства апперцепции становится фундаментом доверия к возможностям разума и его самодостаточности; «человеческий рассудок оказывается законодателем природы». 190

Эмпиризм Канта и его учение о трансценденталиях поначалу получили жесткое неприятие в католическом богословии, однако впоследствии это отношение стало меняться. Поскольку кантианской философии были на определенном этапе усвоены характеристики «образцовой философии», «среди многих богословов (протестантов, католиков и даже православных) высказывалось пожелание изложить христианскую догматику не так, как она изложена святыми отцами Церкви… а на основе философии Канта. Многими философами такие попытки предпринимались». 191

В частности, такие попытки «синтеза томистского трансцендентализма и кантианского априоризма» характерны для творчества Б. Лонергана – одного из наиболее выдающихся представителей неотомизма. 192Лонерган разработал новую систему методологии католического богословия, 193претендующую на актуализацию последнего в современных условиях за счет погружения богословских исследований в социокультурный контекст, в том числе с синхронизацией теологических исследований с современными результатами естественнонаучных исследований. Поскольку теология представляет собой рефлексию над религией и служит опосредующим звеном между религией и культурой; ее задача состоит в том, чтобы прояснить значение и ценность религии в рамках любой существующей культуры, «чтобы идеи христианства получали доступ к умам и сердцам людей всех культур, всех классов, социальных слоев и малых социальных групп».

Поскольку богопознание предполагает не только стремление к Богу, но и любовь к самому себе, самопознание, любовь к окружающим и познание мира, – все названные направления заслуживают равного уважения и внимания. 194«Учитывая мировоззренческие запросы современных верующих, канадский неотомист создает один из вариантов “динамической” религиозной антропологии, в рамках которой человек рассматривается как субъект познания и практической деятельности, творец культуры и истории. При этом он постоянно подчеркивает, что его концепция, основанная на принципе “самопостижения субъекта”, объясняет человека, исходя из него самого, с учетом тех “значений и ценностей”, которые доминируют в данном обществе, а потому является апостериорной и конкретноисторической». 195