Эрнст Мулдашев - Золотые пластины Харати

— Смотри-ка, — удивился Селиверстов, — как велика роль того, что мясо могут мухи обгадить. Неужели их дерьмо столь едучее, что оно может мясо разъесть и вонь вызвать?

— Неверно думать, — Рафаэль Юсупов серьезно посмотрел на Селиверстова, — что мухи садятся на мясо только для того, чтобы сходить в туалет. Они, мухи, личинки в мясо откладывают, которые там размножаются и дают новое поколение мух. Выросшие личинки зеленых мясных мух опарышами называются, на которые, как известно, хорошо клюет рыба. В Китае эти опарыши деликатесом и для людей считаются, в жареном, конечно, виде.

— А я бы опарышей не стал есть, хоть в жареном, хоть в пареном виде.

— А зря, — многозначительно произнес Рафаэль Юсупов.

Чуть позднее мы неоднократно видели, как тибетцы едят мясо в сыром виде, даже не посыпая солью. Блаженство было написано на их лицах. Я понимал, что добыть огонь и сварить мясо на высоте 4000— 5000 метров было непростой задачей.

Погрузив весь наш скарб в грузовик, мы отправились дальше в путь. После поселка Наилам ущелье расширилось, дорога стала лучше. Мы поднимались все выше и выше, чтобы пересечь гималайский хребет.

По пути стали встречаться яки, груженые травой. Сено, которое здесь отнюдь не косят косой, а режут серпом, тибетцы складывают в копны во дворе для предотвращения мора скота, случающегося по причине возможного образования зимой плотной снежной корки, препятствующей тебеневке, когда животные раскапывают снег и едят мерзлую жухлую траву.

До 4000 метров высоты можно было иногда видеть небольшие участки посевов ячменя и картофеля. Размер выросшей здесь картофелины редко превышает размер плода абрикоса.

Якам, которые носят на себе сено, тибетцы на морду надевают плетеную корзинку. В противном случае два яка, груженые сеном, не будут идти вперед, а будут вертеться и есть друг у друга сено, пока все не съедят. Як, как отмечают тибетцы, — животное умное, но не настолько, чтобы понять роль заготовки сена на зиму.

Натужно поднимаясь вверх, мы, наконец, въехали на самую верхнюю точку перевала через гималайский хребет, достигнув отметки 5500 метров . Мы вышли из машины.

— Смотри-ка, дышу ведь на такой высоте, — сказал Селиверстов.

Перед нами простиралась горделивая гряда гималайского хребта. Трудно было поверить, что каждая из вершин по линии хребта имеет высоту 7000— 8000 метров . Мы все сфотографировались на фоне гималайского хребта, принимая горделивые позы. А по другую сторону хребта, с севера, начинался Тибет — загадочный и суровый.

С перевала мы съехали почти на километр вниз и поехали на северо-запад по ровному плато на высоте около 4500 метров . Редкая мелкая травка покрывала тибетское плато. Иногда это плато пересекали ручьи, через которые, урча, перебирались наши машины. Мы ехали, ехали и вдруг посреди безжизненной равнины увидели одиноко бредущую женщину в папахе и с бусами.

— Куда, интересно, она бредет среди безжизненной высокогорной равнины? — спросил Селиверстов.

Мы остановились и попросили проводника расспросить ее об этом. Мы наблюдали, как эта женщина, очень достойно одетая и разговаривавшая с чувством глубокого достоинства, что-то отвечала нашему проводнику, сопровождая свою речь грациозными жестами.

— Когда разговор закончился, и женщина побрела дальше, мы спросили проводника:

— Ну и что она сказала?

— Она сказала, что идет к священному Кайласу.

— Идет… пешком, — отвечал проводник.

— А что, давайте ее довезем! — предложил Селиверстов.

— Нет, нет, не надо, — почти вскричал проводник, — ее не надо довозить.

— Почему?

— Так надо.

— Объясните, пожалуйста, — настойчиво вмешался я.

— Ну…. — проводник почесал за ухом, — это трудно понять вам, европейцам. Вы будете смеяться, потому что это…

— Что?

— Это нерационально, но по тибетским обычаям очень гордо и достойно.

— Что?

— Любой тибетец должен дойти, именно дойти от своего дома до главной святыни Тибета — горы Кайлас и поклониться ей. Это считается главной целью его жизни. Тибет большой, очень большой, а дом находится далеко, очень далеко. За целый год люди не могут дойти до священного Кайласа и вернуться обратно. Они часто гибнут в пути. Если человек чувствует, что не может дойти до священной горы, он возвращается обратно, чтобы на следующий год опять предпринять такую попытку. Тибетец старается подойти к священной горе в самой праздничной нарядной одежде.

— Это и есть вариант тибетского паломничества? — задал вопрос Рафаэль Юсупов.

— Ну, как Вам сказать, — сконфузился проводник, — это наш обычай, это наша цель… цель жизни.

— Почему?

— Не знаю, — сказал проводник и потупил глаза.

Впоследствии мы неоднократно встречали одиночных или группами бредущих людей, направляющихся в сторону Кайласа в праздничных одеяниях. Глядя на них, не возникало даже малейшего сомнения в том, что эти люди полны достоинства и богоугодного благородства. Контраст с завшивленным поселком был разительным.

— А почему идут преимущественно женщины? — спросил проводника Селиверстов.

— Женщины сохраняют гордость Тибета, — отвечал он.

— Как понять?

— М… м…. — всего лишь промычал проводник.

По пути иногда встречались разрушенные тибетские деревеньки. Но иногда деревеньки были не разрушенными, и чувствовалось, что в них кипит жизнь. Но таких деревенек на Тибете было мало, очень мало. В одной из таких редких деревенек на пороге дома мы увидели красивую тибетскую женщину.

— О! — сказал неженатый Рафаэль Юсупов.

Оказалось, что эта женщина держит небольшую тибетскую харчевню для путников, куда мы и зашли перекусить.

— Как она хороша! — высказался Рафаэль Юсупов, разглядывая ее и ее украшения. — Я бы, честно говоря, на ней женился.

Эта женщина, в отличие от россиянок, неприхотлива и способна оценить блага цивилизации.

Мы, конечно же, наперебой кинулись советовать Рафаэлю, прокручивая в голове фантастические варианты «умыкания» тибетской невесты и представляя, что дома, в Уфе, он станет приверженцем только тибетской кухни.