Эрнст Мулдашев - Золотые пластины Харати

Холмистые места сменялись абсолютно ровными участками. Воспаленное воображение тут же рисовало здесь аэропорт, куда могли бы приземляться самолеты и привозить людей, чтобы они могли поклониться цитадели человечества на Земле — горе Кайлас. Наша главная земная Родина — «Вечный Материк» — заслуживала этого. Но я знал, что на такой высоте самолеты не могут совершить посадку и взлет, — слишком разрежен воздух.

На таких ровных участках нам нравилось останавливаться, чтобы перекусить. Чем-то ласковым веяло от этой земли, и мы, усевшись на землю, нежно поглаживали и похлопывали ее, — заложенное в подсознании слово «цитадель» и через тысячелетия влияло на нас. Завхоз Сергей Анатольевич Селиверстов доставал из пищевого мешка шоколад, орехи, изюм, печенье, воду, но есть не хотелось. Воду мы пили, а еду с трудом пихали себе в рот. Мы подспудно понимали, что нам здесь не хотелось нормально жить, нам хотелось… выживать, как это делали наши далекие — Далекие предки.

Чем далее мы продвигались на северо-запад, тем больше становилось песка. Вскоре появились красивые барханы. Мы выбегали из машины и, как дети, кидались друг в друга песком. А потом песок стал показывать свои «прелести». Прежде всего, это были пылевые бури, которые сопровождались грозовыми разрядами без дождя. Такие бури не только прижимали человека к земле и заметали его песком, но и останавливали автомобиль.

— Наверное, такими барханами занесло тибетский Вавилон — подумал я.

А бури шли одна за другой.

Но самым неприятным было то, что в носу появлялись камни или, как говорится по народному, — каменные козюльки. Дело в том, что из-за влияния высокогорья из слизистой носа выделялась сукровица, на которую налипал мелкодисперсный песок, который постепенно как бы каменел. Вытаскивать эти каменные козюльки, забивавшие весь нос, было сущим наказанием. Кроме того, после удаления внутриносового камня шла кровь, на которую опять налипал песок, имеющий склонность каменеть.

Рафаэль Юсупов большую часть времени в районе барханов провел в специальной марлевой маске, пугая своим видом не только тибетцев, но и нас. Он так привык бывать в маске, что даже курил через нее. Правда, каменные козюльки выковыривал из носа не реже нас.

Он же, Рафаэль Юсупов, постоянно учил нас дышать в условиях высокогорья. Когда мы ложились спать, то у нас возникал страх задохнуться, из-за чего мы всю ночь натужно дышали, боясь заснуть.

— В крови должно накопиться достаточное количество углекислоты, чтобы она раздражала дыхательный центр и переводила акт дыхания на рефлекторно-бессознательный вариант. А вы, дураки, своим натужным сознательным дыханием сбиваете рефлекторную функцию дыхательного центра. Терпеть надо до того, пока не задохнешься, — читал он нам нотации.

— Совсем задохнешься? — спрашивал не поддающийся этой методике Селиверстов.

— Почти, — отвечал Рафаэль Юсупов.

В один из дней я вышел из автомобиля, отошел метров на сто — Двести, сел на тибетскую землю и задумался. Предо мной расстилался Тибет с огромными солеными озерами, барханами, редкой травкой и высокими холмами.

— Когда-то здесь жили последние из атлантов, — подумал я. — Где же они сейчас?

Слово «Шамбала» вылезло из подсознания и стало клокотать наяву.

Я сел в автомобиль. Мы снова поехали. Я ждал появления прёдвестников Шамбалы.

Наша экспедиция все ближе и ближе приближалась к священному Кайласу. Каждый из нас ждал встречи с загадочной Шамбалой, вернее мечтал об этом, хотя прекрасно понимал, что Шамбала от нас глубоко сокрыта и осознание ее недоступно для нашего разума. Загадка висела в воздухе.

Мы озирались по сторонам, стараясь увидеть какие-то косвенные признаки неведомой нам сверхвысокой формы жизни, но их все не было, и только унылый ландшафт безбрежного Тибета давил на воображение.

— Ребята, мне почему-то грустно, — неожиданно для самого себя сказал я в машине.

— Мне тоже что-то невесело, — отозвался Селиверстов. — Не тоскуй, шеф, все будет нормально.

— Я не тоскую, мне просто грустно. Грусть — это хорошее чувство, оно доброе, а не злое. Это чувство неразделенности помыслов и желаний, это чувство глубинного одиночества и глубинного осознания неосуществимости твоих устремлений к истине, — как бы анализируя самого себя, проговорил я.

По пути, встретились три маленькие ступы, вокруг которых паслось стадо баранов. Я попросил остановить машину и расспросить пастуха о предназначении этих ступ. После расспроса проводник Тату сказал:

— Ламы говорили пастуху, что — эти ступы поставлены для поклонения Шамбале. Пастух считает, что рядом с этой ступой человек может пользоваться тантрической силой Кайласа.

Я вышел из машины, подошел к ступам и компасом померил их ориентацию: она отличалась, как и в случае с непальскими ступами, ровно на 60° от линии «север-юг», то есть эти ступы были тоже ориентированы по древней магнитной сетке, когда точкой Северного Полюса была гора Кайлас.

Я понимал, что тибетский пастух, конечно же, не мог пользоваться тантрической силой Кайласа, но глубинная подсознательная память о Больших Людях, которые пользовались этой великой силой, толкала, видимо, этих бедных людей строить ступы, чтобы хотя бы казалось, что они тоже могут…

— Любопытно, что ступы похожи на ступенчатую пирамиду, — подумал я. — Неужели жизнь загадочной Шамбалы неким образом связана с пирамидами?

Далее по пути мы встречали немало таких ступ; все они были ориентированы по древней магнитной сетке Кайласа. Но одна из этих ступ оказалась особенной. Тату сам остановил машину и обратил наше внимание на нее. Эта ступа напоминала ворота. Вернее, ступа была установлена на конструкцию, похожую на ворота.