П Успенский - Новая Модель Вселенной

Мое личное впечатление о мире, с которым я вошел в соприкосновение, состояло в том, что в нем не было ничего, напоминающего хоть одно из тех описаний, которые я читал или о которых слышал.

Одним из первых удививших меня переживаний оказалось то, что там не было ничего, хотя бы отчасти напоминающего «астральный мир» теософов или спиритов. Я говорю об удивлении не потому, что я действительно верил в этот «астральный мир», но потому, что, вероятно, бессознательно думал о неизвестном в формах «астрального мира». В то время я еще находился под влиянием теософии и теософской литературы, по крайней мере, в том, что касалось терминологии. Очевидно, я полагал, не формулируя свои мысли точно, что за всеми этими конкретными описаниями невидимого мира, которые разбросаны по книгам по теософии, должно все-таки существовать нечто реальное. Поэтому мне так трудно было допустить, что «астральный мир», живописуемый самыми разными авторами, не существует. Позже я обнаружил, что не существует и многое другое.

Постараюсь вкратце описать то, что я встретил в этом необычном мире.

С самого начала наряду с раздвоением я заметил, что взаимоотношения между субъективным и объективным нарушены, совершенно изменены и приняли особые, непостижимые для нас формы. Но «объективное» и «субъективное» – это всего лтшь слова. Не желая прятаться за ними, я хочу со всей возможной точностью передать то, что я действительно чувствовал. Для этого мне необходимо сначала объяснить, что я называю «субъективным» и что – «объективным». Моя рука, перо, которым я пишу, стол – все это объективные явления. Мои мысли, внутренние образы, картины воображения – все это явления субъективные. Когда мы находимся в обычном состоянии сознания, весь мир разделен для нас по этим двум осям, и вся наша привычная ориентация сообразуется с таким делением. В новом же состоянии сознания все это было совершенно нарушено. Прежде всего, мы привыкли к постоянству во взаимоотношениях между субъективным и объективным: объективное всегда объективно, субъективное всегда субъективно. Здесь же я видел, что объективное и субъективное менялись местами, одно превращалось в другое. Выразить это очень трудно. Обычное недоверие к субъективному исчезло; каждая мысль, каждое чувство, каждый образ немедленно объективировались в реальных субстанциональных формах, ничуть не отличавшихся от форм объективных феноменов. В то же время объективные явления как-то исчезали, утрачивали свою реальность, казались субъективными, фиктивными, надуманными, обманчивыми, не обладающими реальным существованием.

Таким было первое мое впечатление. Далее, пытаясь описать странный мир, в котором я очутился, должен сказать, что более всего он напоминал мне мир сложных математических отношений.

Вообразите себе мир, где все количественные отношения от самых простых до самых сложных обладают формой.

Легко сказать: «Вообразите себе такой мир». Я прекрасно понимаю, что «вообразить» его невозможно. И все-таки мое описание является ближайшим возможным приближением к истине.

«Мир математических отношений» – это значит мир, в котором все находится во взаимосвязи, в котором ничто не существует в отдельности, где отношения между вещами имеют реальное существование, независимо от самих вещей; а, может быть, «вещи» и вообще не существуют, а есть только «отношения».

Я нисколько не обманываюсь и понимаю, что мои описания очень бедны и, вероятно, не передают того, что я помню. Но я припоминаю, что видел математические законы в действии и мир как результат действия этих законов. Так, процесс сотворения мира, когда я думал о нем, я вился мне в виде дифференциации некоторых простейших принципов или количеств. Эта дифференциация протекала перед моими глазами в определенных формах; иногда, например, она принимала форму очень сложной схемы, развивающейся из довольно простого основного мотива, который многократно повторялся и входил в каждое сочетание во всей схеме. Таким образом, схема в целом состояла из сочетаний и повторений основного мотива, и ее можно было, так сказать, разложить в любой точке на составные элементы. Иногда это была музыка, которая также начиналась с нескольких очень простых звуков и, постепенно усложняясь, переходила в гармонические сочетания, выражавшиеся в видимых формах, которые напоминали только что описанную мной схему или полностью растворялись в ней. Музыка и схема составляли одно целое, так что одна часть как бы выражала другую.

Во время всех этих необычных переживаний я предчувствовал, что память о них совершенно исчезнет, едва я вернусь в обычное состояние. Я сообразил, что для запоминания того, что я видел и ощущал, необходимо все это перевести в слова. Но для многого вообще не находилось слов, тогда как другое проносилось передо мною так быстро, что я просто не успевал соединить то, что я видел, с какими-нибудь словами. Даже в тот момент, когда я испытывал эти переживания и был погружен в них, я догадывался, что все, запоминаемое мной, – лишь незначительная часть того, что проходит через мое сознание. Я то и дело повторял себе: "Я должен хотя бы запомнить, что вот это есть, а вот это было, что это и есть единственная реальность, тогда как все остальное по сравнению с ней совершенно нереально".

Я проводил свои опыты в самых разных условиях и в разной обстановке. Постепенно я убедился, что лучше всего в это время оставаться одному. Проверка опыта, т.е. наблюдение за ним другого лица или же запись переживаний в момент их протекания, оказалась совершенно невозможной. Во всяком случае, я ни разу не добился таким путем каких-либо результатов.

Когда я устраивал так, чтобы кто-нибудь во время моих опытов оставался возле меня, я обнаруживал, что вести какие-либо разговоры с ним невозможно. Я начинал говорить, но между первым и вторым словами фразы у меня возникало такое множество идей, проходивших перед моим умственным взором, что эти два слова оказывались разделены огромным промежутком и не было никакой возможности найти между ними какую-либо связь. А третье слово я забывал еще до того, как его произносил; я пытался вспомнить его – и обнаруживал миллионы новых идей, совершенно забывая при этом, с чего начинал. Помню, например, начало одной фразы:

«Я сказал вчера...»

Едва я произнес слово "я", как в моей голове пронеслось множество мыслей о значении этого слова в философском, психологическом и прочих смыслах. "Все это было настолько важным, новым и глубоким, что, произнося слово «сказал», я не мог сообразить, для чего его выговорил; с трудом оторвавшись от первого круга мыслей, я перешел к идее слова «сказал» – и тут же открыл в нем бесконечное содержание. Идея речи, возможность выражать мысли словами, прошедшее время глагола – каждая из этих идей вызывала во мне взрыв мыслей, догадок, сравнений и ассоциаций. В результате, когда я произнес слово «вчера», я уже совершенно не мог понять, зачем его сказал. Но и оно, в свою очередь, немедленно увлекло меня в глубины проблем времени – прошлого, настоящего и будущего; передо мною открылись такие возможности подхода к этим проблемам, что у меня дух захватило.