Елена Данько - Китайский секрет

Шнорр повернул лошадь и подобрал горсть белой пыли. Она была мягкая, чуть-чуть липкая, ни дать ни взять — пудра.

На другой день Шнорр приехал с мешками. Набрал в них белой земли и увез в город, а там истолок землю в ступке и пустил в продажу вместо пудры. Ее охотно покупали.

Тогда было время пудреных париков, и пудры выходило у всех больше, чем у нас зубного порошка.

Эта шнорровская земля была не что иное, как белая каолиновая глина, та самая, из которой в Кин-те-чене делали фарфор. Вертя комочек пудры в руках, Бётгер заметил, что она лепится, как глина, и тяжелее, чем обычная пудра.

«А вдруг это — та самая белая глина, которую искал Чирнхауз?» мелькнула у него мысль. Он бросился в лабораторию поскорее сделать пробу и забыл, что строгий Август сидит в своем кабинете и нетерпеливо стучит пальцами по золотой табакерке, поджидая невежливого химика.

В тот день Август его не дождался.

Шесть чашек, шесть белых фарфоровых чашек стояли перед Бётгером, отражаясь в красной полированной доске стола, как в зеркале.

Солнце золотом струилось сквозь желтые занавески в окнах малой залы королевского дворца.

Шесть ученых мужей в высоких париках, с орденскими лентами через плечо, шесть ученых советников Августа прикладывали лорнеты к глазам и рассматривали работу Бётгера.

Чашки протяжно звенели, если по ним щелкали пальцем. Их донышки казались желтоватыми и чуть-чуть прозрачными, если их разглядывали на свет. На их блестящей белой поверхности не оставалось ни царапинки, ни трещинки, если по ней скребли ножом.

Это был настоящий фарфор — не хуже китайского.

Скрипя гусиным пером, ученый секретарь собрания записывал по-латыни на большом листе с королевским гербом:

«Сего числа господин Иоганн Бётгер показал нам сделанный им фарфор, полупрозрачный, молочно-белый, подобный цветку нарцисса».

Да, это был настоящий белый фарфор!

Бётгер сделал эти чашки из шнорровской земли, прибавив к ней алебастр. Шнорровская земля заменяла собой белую глину — као-лин, а алебастр служил плавким прозрачным веществом — вместо китайского пе-тун-тсе.

Старинный секрет был раскрыт.

Если бы Чирнхауз увидел эти чашки, как бы порадовался он новой победе! Какой ласковой улыбкой осветилось бы его строгое лицо!

О, Чирнхауз помог бы Иоганну составить краски, чтобы расписать эти белые фарфоровые чашки; он нашел бы причину, почему на некоторых из них выступили маленькие черные точки! Но Чирнхауз давно уже был в могиле.

Бётгер ходил по зале, пока придворные ученые шептались над его чашками и, скрывая свою зависть, поздравляли его, суля королевские милости и награды.

Король?

Король отнял у него свободу, король шесть лет держал его, как в тюрьме, за бессмысленной работой — варкой золота. Сколько раз король грозил ему виселицей! Чего еще ждать ему от короля?

Бётгер почувствовал, как он ужасно устал, устал до смерти. Теперь король всю жизнь не отпустит его от себя из боязни, что изобретатель фарфора продаст свой секрет другим королям и те тоже откроют у себя фарфоровые фабрики.

Свободы не будет, из этого проклятого круга нет выхода. Тоска сдавила горло изобретателю.

Он повернулся и вышел из дворца, нахлобучив шляпу.

Не глядя ни на кого, Бётгер быстро шел по улицам на окраину города, туда, где в кривом переулке примостился подозрительный кабачок.

Хозяин, толстый пьяница с воровским лицом, встречал Бётгера как старого знакомого. Одноглазый банкомет в дырявом атласном кафтане, с грязными кружевами на манжетах, бросал засаленные карты на стол, покрытый лужами пива и остатками еды.

Обтрепанные занавески на окнах не пропускали дневного света. Здесь изобретатель играл в карты с продувными парнями и пил пиво стакан за стаканом.

Нет нужды, что в карманы одноглазого банкомета переходили червонцы, данные химику на постройку новых печей на фабрике, на жалованье фабричным рабочим.

Изобретатель хотел забыться в пьяном веселье, в азартной игре. Не вспоминать больше, что молодость прошла в трудах над проклятым философским камнем, что он раб короля — до самой смерти.

Забыться — это было самое главное! А король? Пусть же платит король за отнятую у него молодость, чорт побери!

И Бётгер ставил на карту червонец за червонцем. Под вечер распахивалась дверь, открывая заревое небо.

Приземистый человек с хитрыми глазами входил и садился за столик позади Бётгера. Его пристальный взгляд заставлял химика обернуться.

Бётгер выпивал залпом стакан и стучал кулаком по столу.

— А, шпион? Шпион его величества? Пррр-о-клятая собака уже пронюхала, что я… — говорил он заплетающимся языком и ронял тяжелую голову на стол.

Шпионы короля следили за каждым его шагом.

Замок Альбрехтсбург был окружен глубоким рвом. Подъемный мост, скрипя железными цепями, опускался над ним только для тех, кто знал условный знак или тайное слово.

Никто чужой под страхом смерти не смел проникнуть в замок. Там шла тайная работа — выделка фарфора. Когда новый мастер или рабочий поступал на фабрику, ему завязывали глаза и долго вели по каменным коридорам, пахнувшим плесенью. Потом снимали повязку с его глаз.

Он видел себя в большой подземной зале с каменными сводами. Мшистые стены освещались красноватым светом факелов. В углах царила темнота.

За длинным столом сидели неведомые люди в масках и черных мантиях.

Справа от стола стоял священник с бледным суровым лицом, поднимая в руке распятие.

Слева виднелась дыба, висели кандалы, и палач держал в руке блестящий топор.

Посередине на возвышении стоял черный гроб. Череп и скрещенные кости были нарисованы на нем белой краской.

— Клянешься ли ты, что не выдашь никому тайны фарфора? — спрашивал ужасным голосом черный человек, поднимаясь из-за стола.

— Клянусь! — отвечал мастер, у которого начинали дрожать колени и холодела спина от всей этой чертовщины.

— Повторяй за мной, — говорил человек: — клянусь, что я не выдам тайны фарфора ни отцу моему, ни сыну, ни брату, ни жене, ни другу, ни врагу, ни за деньги, ни за ласку, ни ради спасения жизни. Я не открою этой тайны ни священнику на исповеди, ни врачу на моем смертном одре.