Елена Данько - Китайский секрет

В темноте безмолвно пылали печи.

Вернувшись домой, д’Антреколль наскоро нарисовал чертеж печи и докончил свое письмо к отцу Орри. Он написал ему все, что узнал про обжиг, но о своих приключениях хитрый монах умолчал.

Зачем ему было рассказывать всему свету, как он сидел в глиняной коробке и пролезал в дыру под забором?

Он отправил свое письмо в Европу на португальском корабле. Это было в 1712 году.

Заплывшие жиром глазки отца Орри закатились от восторга, когда он прочел письмо. Наконец-то секрет фарфора попал в руки иезуитов!

Он созвал ученых монахов в свою прохладную келью и торжественно прочел им письмо. Но ученые отцы только поскребли в затылках.

— Легко сказать — као-лин и пе-тун-тсе, а как это зовется по-христиански?

Отец Орри рассердился.

— Говорят вам, као-лин — это белая глина, а пе-тун-тсе — твердый горный камень!

— Белых глин много на свете, а горных камней — и того больше! — ответили монахи, поклонились отцу Орри и стали перебирать четки.

Тогда он передал письмо королевским химикам и физикам. Они долго ломали себе головы.

— А, может быть, у нас таких глин и камней вовсе не водится, — сказали наконец королевские ученые. — В Китае — одна земля, а у нас совсем другая.

Отец Орри написал д’Антреколлю, чтобы он прислал ему куски као-лина и пе-тун-тсе на образец.

Прошло восемь лет, пока д’Антреколль прислал второе письмо с образцами. Но образцы тоже не помогли французам.

Долго еще французские ученые сидели над письмами монаха и старались сообразить, как делается фарфор. Эти письма д’Антреколля сохранились до сих пор, но не им суждено было открыть европейцам китайский секрет.

Пока д’Антреколль бродил по Кин-те-чену, смотрел на пылавшие печи и распивал чай у мандарина, в Европе тоже не дремали.

Не успело еще первое письмо д’Антреколля попасть в холеные руки отца Орри, — еще португальский корабль, везший это письмо, огибал мыс Доброй Надежды, — а уже в Германии произошло событие, нашумевшее на всю Европу.

Дрезденская посудная фабрика вдруг выпустила чашки из настоящего, белого фарфора.

Кому и как удалось раскрыть старинную тайну? Сначала этого никто не знал. А мы, если хотим узнать, как это случилось, должны вернуться назад — к 1701 году.

В один серый октябрьский день Берлин был в большом волнении. Толстые бюргеры оживленно беседовали на улицах:

— Слыхали, сосед? Тысяча талеров тому, кто приведет к бургомистру этого шалопая! Тысяча талеров за мокроносого мальчишку, хе-хе!

— Ого! — отвечал, сосед, куривший у окна трубку, — мальчишка-то не простой, он делает золото!

— Кто делает золото? Никто не может сделать золото! — пищал глуховатый старичок, набивая нос табаком.

— Аптекарь Цорн говорит, что мальчишка наколдовал ему золота на полдуката!

— Не может быть! — поднимала брови нарядная горожанка. — Я сколько раз видала его в аптеке. Лентяй и ротозей, каких немало, да вдобавок заспанный всегда, как тюлень!

— Потому он и был заспанный, что ночи напролет варил свое золото, — объяснял сосед, важно подняв палец к носу.

Аптекарские ученики в плащах и круглых шапочках спорили за кружками пива громче обыкновенного.

— Он кипятил ртуть в колбе и вдруг видит: на дне — золото! — говорил один, тараща глаза от волнения.

— Ерунда! — кричал другой. — Это нищий грек, старый Ласкарис, подарил ему пузырек с волшебной тинктурой; она любой металл превращает в золото.

В аллее Под Липами останавливались кареты с гербами на дверцах. Расфранченные господа выходили навстречу друг другу и шептались. Высокие парики кивали, трости с серебряными набалдашниками постукивали о землю в такт шопоту.

— Слыхали, барон? Наше новоиспеченное величество сильно нуждается в червонцах. Король не упустит молодца, который делает золото!

— Как же, как же!.. Уже послана за ним погоня, двенадцать человек с лейтенантом во главе!..

— Можно ожидать войны, барон. Можно ожидать войны с Саксонией из-за мальчишки.

— Слыхали? Слыхали? — шуршали сухие листья, кружась по аллее.

Виновник всех этих слухов, девятнадцатилетний юноша, оцененный в тысячу талеров, тем временем трясся на плохой лошаденке по дороге в саксонский город Виттенберг.

Когда ему попадались по пути прусские солдаты в голубых мундирах, он гнал лошадь без памяти, словно убегал от смерти. Но, переехав саксонскую границу, он успокоился и, вынув из дорожного мешка какое-то письмо, ласково его погладил. На конверте было написано: «Господину Кирхмайеру, ректору Виттенбергского университета».

Заходящее солнце ударило лучами в верхушку сельской колокольни. Круглое окошко под крышей вспыхнуло золотом, как червонец.

— Золото! — прошептал юноша, вздрогнув, как будто вспомнил что-то страшное. Потом он тряхнул головой, усмехнулся и подхлестнул лошадь.

Вдалеке уже виднелись красноватые башни Виттенберга, города ученых профессоров и веселых студентов.

— Глупости! — сказал бравый майор Тиман своей плачущей жене. — Никогда я не поверю, чтобы Ганс варил золото. Он способен скорее «сорить» золотом, чем «сварить» хоть одну золотую крупинку! — И майор сердито топорщил свои седые усы, стараясь скрыть волнение.

Его пасынок, Иоганн Бётгер, с четырнадцати лет учился в Берлине у аптекаря Цорна. Мальчик был способный, но на беду занялся алхимией.

Химия тогда была в загоне — зато алхимия, «высшая химия», как ее называли, считалась великой наукой. Алхимия учила, как делать золото.

Не только горячие головы студентов, но и пожелтевшие лбы старых ученых склонялись над очагами, где в колбах выпаривалась ртуть. Дрожащие пальцы подсыпали в нее серу, изъеденные дымом глаза жадно впивались в колбу, надеясь на ее дне увидеть красноватую жидкость — волшебную тинктуру — или порошок, философский камень, дающий людям вечную молодость и все металлы превращающий в золото.

Смешивая ртуть с серой, алхимики получали киноварь, красноватую сернистую ртуть. Киноварь ничего не превращала в золото. Тогда алхимики говорили, что работа была начата в несчастливый день, и начинали ее сызнова. Они верили в колдовство, а физику и химию знали плохо. Они окружали себя тайной и назывались «адептами».