Е. Адлер - Земля и небо. Записки авиаконструктора

На этом фоне завод № 47 выглядел передовым, свой план давал ритмично, и Скарандаев ходил в героях.

Лис уехал в Москву, а мы с Синицыным жили припеваючи в своей «Октябрьской» гостинице и даже начали зазнаваться.

– А что, Саша, – говорю я как-то в начале лета, – у нас с тобой денег что ли не хватит на то, чтобы прокатиться на такси в Петергоф?

– Ну что ж, пожалуй, съездим.

Основательно позавтракав, мы не спеша прошлись по Невскому до Гостиного двора и в воскресенье утром в отличном настроении поджидали такси.

Вдруг заговорили уличные репродукторы, о существовании которых мы не подозревали, и прозвучали слова:

– Сейчас будет выступать… Молотов. Сейчас будет…

Народ стал собираться к громкоговорителям, подошли и мы.

Когда Молотов объявил о войне, почему-то спотыкаясь, будто заикаясь на слове «Сталин», я смотрел не в рупор, а на лица собравшихся. Казавшиеся до этого такими обычными, лица ленинградцев стали неузнаваемо суровыми, сосредоточенными, как будто их внутреннему взору была ясна картина будущей трагической судьбы города.

Когда речь окончилась, стали молча расходиться. Ничего похожего на начало Первой мировой войны не было. В то время вздулась волна «ура-патриотизма», на гребне которой мой отец добровольно ушел на фронт из Петрограда военным летчиком. Теперь же, постояв в нерешительности у репродуктора, мы с Синицыным вполголоса заговорили:

– Ну, что скажешь, может быть, все-таки поедем в Петергоф?

– Пожалуй. А то кто знает, когда теперь выберемся, да и придется ли?

– Хорошо, поехали.

В парке Петергофа народа было мало, громкоговорители призывали отдыхать, но настроение всех и наше тоже этим, конечно, было не поправить, и мы вскоре уехали.

В обратный путь решили ехать морем, на обычном небольшом теплоходе. То тут, то там виднелись торчавшие из воды мачты. Как выяснилось, немецкие торговые суда, застигнутые войной в наших водах, были потоплены собственными командами, которые, сойдя на берег, были интернированы. Вдали, над Кронштадтом, прошел в черных разрывах зенитных снарядов германский самолет-разведчик, а когда он задымил и, прочертив в воздухе огромную дугу, рухнул в залив, на нашем теплоходике все дружно зааплодировали.

8* Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. Опоздание более, чем на 20 минут считалось прогулом. За это полагалось до 3 месяцев заключения при автоматическом исключении из партии.

В первые дни войны в Ленинграде было спокойно, время от времени днем объявлялись воздушные тревоги, но каждая из них длилась не дольше часа. Мы видели только свои истребители, возвращавшиеся с юга. В подвале «Октябрьской» на время тревог открывались массивные двери, и постояльцы спускались туда. Подземелья бомбоубежища оказались просторными, но мрачноватыми; лица многих выглядели подавленными и испуганными, а известная актриса Алиса Коонен, натура тонкая и нервная, не выдержав напряжения, забилась в истерике…

– А что, Александр Андреевич, как ты думаешь, ресторан гостиницы сейчас работает?

– Нужно проверить.

– Тогда пошли.

В сверкающем посудой и зеркалами ресторане было пусто, чисто и торжественно. Усевшись за излюбленный нами столик у окна, мы по-дружески приветствовали знакомого официанта:

– Дядя Саша, – начал Синицын, – картошечку дай, только очень горячую, как вы умеете, селедочку и, конечно, графинчик водочки со льда, хлеб черный, масло и, через полчасика, по бифштексу для начала.

– Слушаюсь, – проговорил шустрый официант и помчался выполнять заказ.

– У тебя такой величественный вид, что можно подумать, что главный конструктор ты, а не я. Не было ли у тебя в роду дворян? Откуда у тебя такие манеры?

– Порода, верно, у меня есть, – небольшие голубые глаза Синицына сверкнули и твердо уставились на меня, – главное, это порода.

Его прямой нос, небольшие упрямые губы, прижатые уши на круглой голове придавали его лицу добродушное выражение, но напоминали об уме и характере.

– Порода породой, но мне казалось, из тебя вышел бы хороший главный инженер, а ты какой-то пассивный, ни к чему не стремишься. Теперь, в военное время, и подавно из тебя ничего не выйдет, если будешь скромничать.

– Выше залезешь – больнее падать, – ответил Синицын. – На двадцать третьем заводе уже шесть пар сняли – директоров с главными инженерами – а дело так и не клеится. Слышал? Нашего Ска- рандаева переводят туда поправлять дела.

– Он поправит! Могу поспорить, что там ему и месяца не просидеть, какого бы умницу Главного инженера с ним ни поставить.

– Согласен. А тебе не кажется, что немцы продвигаются вперед с невиданной быстротой, как-то неестественно, словно зловещее приближение грозового фронта, когда тучи мчатся, а ветра еще нет.

– Подойдут поближе – все будет: и ветер, и гром, и молния. Мне кажется, подойдут к старой границе, к Пскову, к Порхову и упрутся в укрепрайоны, – высказал я свое мнение.

– Хорошо бы. А где-то сейчас Олег Антонов? Каунас от границы рукой подать. Ему сейчас не до жиру – быть бы живу. А мне, пожа-

луй, пора съездить в Москву. На наши с тобой письма – ни ответа, ни привета.

– Валяй. А я останусь здесь. Ребята носятся с предложением вооружать УТ-2, но мне что-то это не импонирует: УТ-2 против «Мессершмитта» – нет, это несерьезно, – заявил я Синицыну.

– Говоришь, несерьезно? А ведь есть предложения вооружить даже У-2.

– Вольному воля, а по мне – бороться с фашистами нужно равноценным оружием или превосходящим. Я бы сейчас много отдал, лишь бы вернуться обратно в ОКБ Яковлева строить новые истребители. Кстати, ты в курсе: Як-1 успешно прошел испытания и запущен в Саратове.

– Да, знаю. А чем дело кончилось с ББ-22? – спросил Синицын.

– Его все-таки довели на восемьдесят первом заводе и переименовали в Як-4. Там не то, что на заводе на № 1: труба пониже, и дым пожиже, строят понемногу. Для ОКБ, да и для страны этот самолет стал чем-то вроде катализатора: ОКБ увереннее взялось за Як-7, ведь двигатели-то одинаковые, а силовая установка, считай, пол самолета; страна тоже выиграла – Пе-2 скорее испытали и запустили, как бы подтолкнули.

– На счет Пе-2 не думаю. Петлякова подталкивать не нужно, ему и так сидеть надоело, – возразил мне Синицын.

– Не его, а военных. Поменьше стали придираться, поскорее решать вопросы.

– Возможно. А что передать АэСу?

– Привет. И спроси, чем тут теперь нужно заниматься?

Вскоре Синицын уехал в Москву, а в Ленинграде сильнее стала

чувствоваться война. С кирками и лопатами собирались жители города у вокзалов и ехали в пригороды – рыть противотанковые рвы и окопы.

На имя главного конструктора пришла бумага – выделить десять человек в народное ополчение. Ретивого начальника планового отдела, который предлагал увеличить почти в два раза план, направили комиссаром в батальон народного ополчения, сформированный на заводе. Пока я говорил с каждым кандидатом с глазу на глаз, в моей душе росло чувство стыда, почему кто-то должен идти на войну, а не я, молодой, здоровый? Твердо решил: занимаюсь вербовкой в первый и последний раз. В следующий набор запишусь первым.