Галина Башкирова - Наедине с собой

На фронте он был ранен, с поля боя его вынесла медсестра. Они полюбили друг друга и остаток войны провели на фронте вместе. После войны он вернулся в семью: дома ждали дети. А с этой женщиной, с медсестрой, они изредка встречались. Не могли они друг друга не видеть – слишком многое их связывало. И так продолжалось с 1945 года, подожди, сколько же лет? Да, девять лет. Ну, а потом все выяснилось. Надо было что-то решать. Написал он той женщине письмо, что любит на всю жизнь, что дети, сама знает, не один ребенок, много их, детей, и все еще маленькие. Написал и начал тут же хворать, хвататься за сердце.

Местные врачи ничего не понимают. Привезли к нам. Лежит у нас, мы считаем: невропат, мнительный, боится болей – боли начинаются. Проговорили они с Дон-Кихотом всю ночь, а под утро наш шахтер умер, за полчаса.

Умер! А сердце абсолютно здоровое, острый спазм, острая коронарная недостаточность. Умер от стресса, не с чего было больше умирать. Спазмы у него, очевидно, и раньше бывали, только так быстро проходили, что мы не успевали их ловить. А тут ночной разговор, вспомнил он все сначала – и смерть…

Это я к тому, девочка, что от стресса умирают.

– Почему это от стресСа? – возмутилась я тогда со всем максимализмом неполных шестнадцати лет. – Он от любви умер.

– Вообще-то, конечно, от любви, но тогда, в ту ночь, в тот час, от разговора он умер. Поняла?

Не все, далеко не все может позволить себе человек в «эмоциональном плане». Даже если он двух метров роста, даже если он прошел войну и, казалось бы, уже ничего не боится.

Позволить, не позволить – наивные категории. Смешные запреты. Мы привыкли: такова литературная традиция, от любви умирают Вертеры, тонкие, хрупкие натуры, а тут немолодой шахтер, подмосковный город и никакой романтики, одна грустная проза жизни. И никакого выхода, и никакой надежды помочь. Разве что-нибудь изменилось бы, если бы доктора узнали правду? Разве они смогли бы запретить своему больному думать о войне, об этой женщине, о детях? Много бы лет он прожил или умер бы довольно скоро от острого, ранящего сердце воспоминания? Кто это предскажет?

Это судьба человека сильного и цельного. Таких людей мало. Таких людей обычно и поражает стресс.

А чаще всего в стрессе люди ведут себя и смешно, и глупо, и не верится потом: да я ли это, да со мной ли такое приключилось? Это своеобразный психологический заслон. А может быть, нелепость поведения оказывается спасительной? Она разряжает драматизм ситуации? Может быть.

…В Москве, в Сокольниках, неподалеку от метро стоит голубая церковь. Построенная в начале XX:. века, она знаменита тем, что там хранится бывшая главная московская святыня – Иверская икона божьей матери. Да, да, та самая, многократно описанная в русской литературе. Когда я бываю в Сокольниках, я захожу к Иверской, захожу и к Трифону, второй,. не менее известной достопримечательности сокольнической церкви. С именем-Трифона связана обычная церковная легенда о чудесах и видениях.

Был Трифон сокольничим Алексея Михайловича, и улетел у него любимый сокол царя. Трифона посадили в застенок, пытали. Сокол от этих пыток обратно, естественно, не прилетел. Накануне казни приснился Трифону вещий сон, где найти сокола. Он указал место, сокола нашли, сокольничего помиловали. От всех своих переживаний ушел Трифон в монастырь, где принял сначала малый постриг, потом большой, потом дал самый трудный обет – обет молчания. Долгое время считали Трифона народным святым, канонизировали его только в XIX веке. Вот уже почти триста лет Трифон – покровитель всех, у кого неприятности по службе. У тебя нелады с начальником – поезжай к Трифону, поклонись, поставь свечку. И ездят, и ставят, и бьют поклоны до сих пор. Видела своими глазами.

Однажды при мне влетел в церковь довольно молодой человек: костюм с иголочки, в одной руке шляпа, в другой – папка с «молниями».- Торопился он ужасно. И занимал, видно, довольно солидный пост. Оставил, наверное, такси за два квартала и пробирался тайком, проходными дворами. Бойко, по-деловому, купил свечку за пятьдесят копеек и на цыпочках поспешил к Трифону. Скорей, скорей зажег свечу и выбежал из церкви. Вся эта деловая процедура заняла минуты две, не больше: в церкви было совсем мало народу, никто не мешал.

Конечно, он был в стрессе, этот молодой служака, что и говорить. И неприятности, видимо, были стоящие тревоги, в лице у него что-то мелькало, когда он бежал со шляпой в вытянутой руке. Но в лице его можно было прочитать все что угодно, кроме божественной просветленности, и уж совсем не было в нем веры.

Коренной москвич, из семьи, где такие вещи знали, он, очевидно, в минуту полной растерянности вспомнил старую легенду и в панике помчался к Трифону. Трифон, должно быть, принес ему облегчение. Это были не воспоминания о потерянной любви, это была деятельность, своего рода разрядка. А может быть, немножко и детская надежда?

Что это было на самом деле? Какой могучий стресс привел его сюда? Так хотелось спросить! Но его поклон Трифону был столь кинематографически стремителен, что я даже не успела собраться с духом.

Вспомнила Трифона – и сразу всколыхнулись в памяти многочисленные споры о стрессе. Спорили психологи, изучавшие стресс в эксперименте, спорили психиатры, чьи пациенты нередко жертвы чрезмерных психических нагрузок, спорили руководители крупных предприятий, заинтересованные в том, чтобы на заводах и фабриках было как можно меньше несчастных случаев. Наконец, спорили литераторы.

Итак, они спорили. Одни утверждали, что человек вообще не знал прежде таких состояний, не знал тех сокрушающих минут, которыми изобилует современная жизнь. Другие, по большей части философы, возражали, что человек не изменился нисколько и все, что с ним случается сейчас, уже бывало прежде, и все, что будет, тоже уже было. Кто прав? Что знал и чего не знал до нас человек в плане острых стрессовых реакций? Какие удары подстерегали его в древности?

Стресс – это страх. Разве в древности страхов было меньше? Не было четко организованных цивилизацией опасностей – крушений поездов, наездов машин, аварий самолетов. Зато был другой страх, и нам не понять его – сирах, разлитый в воздухе, сопутствовавший человеку от рождения до смерти, страх перед враждебными силами природы, эпидемиями, дурными знамениями. Человека всегда терзали страхи. Прежде они шли на людей извне. Может быть, с «вечными страхами» привыкали жить?

«- Куда ты идешь? – спросил восточный пилигрим, повстречавшись с Чумой.

– Я иду в Багдад. Мне нужно уморить пять тысяч человек.