Николай Варенцов - Слышанное. Виденное. Передуманное. Пережитое

Через год или два мне пришлось быть в Ессентуках на Кавказе, гуляя по парку, опять встретил Константина Ивановича с какой-то женщиной, по виду мало интеллигентной и интересной. Она была повязана платком, на ногах калоши, хотя стояла сухая и жаркая погода. Маракушев, увидав меня, сильно обрадовался, бросил свою даму, подошел ко мне, и мы с ним пошли вместе гулять по парку.

Я в этот день был приглашен моим бывшим товарищем по училищу Ивановым, жившим в Петербурге, поехать верхом в Пятигорск в большой довольно компании. В этой компании принимал участие известный тенор, артист Мариинского театра Каминский, две его поклонницы, молодые, красивые и изящные дамы из титулованного петербургского круга; одна молодая красивая девушка, стремящаяся попасть на сцену, и еще несколько молодых людей, фамилии которых я забыл. Выезд назначался к вечеру, чтобы не так жарко было ехать. В то время, как я шел с Маракушевым, ко мне подошел Иванов с напоминанием, что пора идти на сборный пункт. Я Иванова познакомил с Маракушевым и ради шутки сказал: пригласи кататься и Константина Ивановича, отчего ему не поехать с нами? — вполне уверенный, что он откажется, так как и по годам, и по расходам с поездкой ему не будет интересно ехать с нами. К моему удивлению, он сразу согласился.

Я боялся, что он внесет диссонанс в наше веселое общество, но уже было невозможно от него отделаться; и пришлось его усадить в экипаж с двумя титулованными дамами. Остальная вся публика ехали верхами. И я мог наблюдать за Константином Ивановичем, — он просто переродился: как бы помолодел, глаза блестели, улыбка не сходила с его лица от вида красивых, изящных дам с их умелостью бойко и остроумно вести беседу и щекотать его застарелую и полупогасшую от практических дел сердечную чувственность. Артист Каминский проехал верхом недолго, чуть ли не свалился от усталости с лошади, сел в экипаж к дамам на их радость. В Пятигорске остановились перед гостиницей в парке, чтобы немного отдохнуть, поправиться после утомительной поездки верхом на лошадях. В это время взошла полная луна во всем своем блеске; раздались дамские возгласы: «Неужели будем сидеть в душной комнате, не лучше ли поехать на гору Машук на «провал» 2, где можем любоваться при свете луны на город и его окрестности!» Остальной компании это предложение понравилось, и единодушно решили ехать. Позвали хозяина ресторана, приказали приготовить кушанья, вино, кофе и с лакеями отправить все это с нами на «провал». В это время Константин Иванович, возбужденный редким для него весельем, подошел к хозяину ресторана, вынул из кармана несколько сот рублей с просьбой на всю сумму доставить шампанского. Нужно было видеть его в это время: глаза горели, лицо было воодушевлено, и вся его грузная фигура изображала как бы генерала перед сражением, готового первым броситься в бой; его было трудно узнать — он переродился! И я заметил его без резиновых калош, которые, нужно думать, он сбросил во время пути, чтобы казаться перед дамами элегантнее.

На «провале» провели вечер превосходно, было весело, все были в ударе: красивые дамы пели цыганские романсы под аккомпанемент гитары одной из них, даже измученный верховой ездой артист Каминский что-то спел, кто-то декламировал, пели хором. Чудный вид на город при лунном свете, чистый прозрачный воздух, хорошая закуска с горячими кушаньями и избыток вина, пение, красивые дамы, единодушное общество всех привели в отличное настроение. Константин Иванович просто сиял, откинув по привычке свою голову назад, осматривая всех с восхищением. Я был глубоко убежден, что такое веселье для Константина Ивановича было впервые. Он провел всю жизнь в заботах о фабрике, о товарах, о покупателях, о накапливании денег и во всем этом достигнув полных успехов, но уже с грузом старости он понял и задавал себе вопрос: для чего все это?

На другой день после этой поездки я сидел в Кисловодском парке в кафе и пил кофе и думал: как поживает Константин Иванович? Не сделалась бы с ним «кондрашка» 3от такого веселья, выпитого вина и большой денежной для него траты, после того как он очухался от всего этого? Смотрю, а он шествует со своей вчерашней дамой, по его лицу можно было судить, что он еще до сего времени переживает вчерашние впечатления. Он опять держал свою голову назад, это у него всегда бывало во время возбуждения от чего-нибудь, и он что-то авторитетно цедил сквозь зубы своей смущенной даме, заметно сегодня принарядившейся и без резиновых калош.

Мне потом в Москве приходилось часто встречать Константина Ивановича на Бирже, на улицах, в его амбаре, и он всегда стремительно подходил ко мне со словами воспоминаний об этой прогулке в Пятигорск, причем было видно, что эти воспоминания его возбуждали до сих пор, он о ней не мог забыть, каждый раз высказывая свои восхищения.

Я как-то зашел в амбар Маракушева, но его не застал; доверенный меня очень упрашивал подождать его, говоря: «Константин Иванович будет очень сожалеть, что не повидал вас. Он всегда вспоминает о вашем с ним путешествии на Кавказ, от которого он до сего времени в восхищении». Доверенный Константина Ивановича был еще сравнительно молодой человек; его хозяин ценил как хорошего и внимательного работника. Ожидая Константина Ивановича, я с ним разговорился, между прочим, спросил: «Скажите, ведь, кажется, у Константина Ивановича имеется еще дочка-барышня? Вот была бы для вас хорошая невеста». Я заметил, что мой вопрос всколыхнул его давнишние мечты и думы, глубоко засевшие в его душу. Он покраснел как рак и ответил: «Отчего же это невозможно?.. Ведь Константин Иванович сам женился на дочери хозяина, будучи у него служащим». А потом прибавил: «Время теперь только другое, фабриканты сделались другими людьми! Пожалуй, наш брат теперь не подходящ!» Вскоре узнал, что К. И. Маракушев расстался со своим доверенным; при встрече его спросил: «Почему ушел ваш доверенный? Вы им были довольны?» — «Полез не в свои сани, много захотел!» — со злобой ответил Константин Иванович. Из чего я решил, что доверенный намекнул Константину Ивановичу о своем желании относительно дочки, за что немедленно и был уволен со службы.

Я точно не помню год кончины К. И. Маракушева, приблизительно это было в 1910–1912 годах; ко мне пришел его новый доверенный с известием о смерти хозяина. Он сообщил, что явился по поручению сына умершего, сказавшего, чтобы о кончине его отца прежде всего было сообщено мне, так как ему известны приятельские отношения отца ко мне. Рассказал, что Константин Иванович скончался на автомобиле, купленном им в подарок своему сыну, и на первой поездке, как пробной, его сердце не вынесло быстрой езды.

Я поинтересовался узнать от доверенного: много ли Константин Иванович оставил сыну? «Не считая фабрик и других недвижимостей, — отвечал он, — будет не меньше десяти миллионов рублей, а то и больше». Предполагая, что доверенный прихвастнул, я навел справку через банк; оказалось, что состояние его было гораздо больше, чем определил доверенный.