Техника и вооружение 2008 09

Коллектив всегда лихорадит, когда в нем появляется человек, чувствующий себя «временным», стремящийся при любой возможности оставить товарищей ради нового места. Такой человек трудится без души, а это сказывается и на результатах работы всего коллектива. Приведу для примера один случай. Был у нас в бюро вооружения молодой специалист (не запомнил его фамилии), который стремился, не отработав положенного срока, уехать на родину, в город Киров. В связи с этим серьезных, рассчитанных на длительный срок работ ему не поручали. Однажды меня встретил начальник первого отдела (служба режима секретности на заводах) К.С. Кузнецов и попросил разработать конструкцию металлического шкафа для хранения секретных документов. Я поручил работу этому молодому специалисту. Вскоре, приехав из командировки, я увидел изготовленный по его чертежам огромных размеров металлический шкаф, который не пролезал ни в дверь, ни в окно. Поскольку «специалист 1 » к тому времени от нас уже уехал, никто без меня не хотел решать, что делать с этим гигантом. Я попросил разрезать шкаф пополам автогеном, приварить к местам разреза угольники с отверстиями, внести эти части в помещение, где и скрепить их болтами. Так и сделали.

Некоторое время спустя я случайно увидел этого незадачливого конструктора на железнодорожном вокзале в городе Кирове. Он встречал кого- то ехавшего в одном вагоне со мной. Оказалось, что теперь этот «специалист» работает заведующим кафедрой трудового воспитания в педагогическом институте и, может быть, даже рассказывает студентам о славных страницах своей биографии, когда он проектировал танки…

Несмотря на то, что мы постоянно вели работу по созданию нового танка, некоторые бывшие харьковчане периодически терзали меня просьбами о переводе в Харьков, на родину. Однажды был даже такой случай. После работы зашли ко мне и в очередной раз стали весьма темпераментно требовать перевода в Харьков М.А. Набутовский и В.Д. Волков. Набутовский в запальчивости дошел до того, что схватил со стола оставшуюся еще от Морозова массивную стеклянную чернильницу и замахнулся ею, видимо, угрожая мне за несогласие. К счастью, эта выходка окончилась тем только, что он измазал чернилами костюм и руки… После этого случая я больше не держал на столе никаких тяжелых предметов. Когда же мне окончательно надоели подобные просьбы, я пришел к директору. Окунев распорядился: «Собери завтра в 9 утра всех бывших харьковчан. Я приду, буду с ними говорить». Пришел он, как всегда, за десять минут до назначенного срока, подождал, когда все соберутся, и сказал: «Все, кто хочет уехать в Харьков, пишите заявления. Срок — 24 часа. Кто за это время не напишет, должен остаться в Тагиле навсегда и больше не обращаться с просьбами о переводе ни к Карцеву, ни ко мне».

Все бывшие харьковчане провели эту ночь без сна. На другой день заявления о переводе принесли примерно половина «харьковчан». Из двух братьев Набутовских Иосиф (см. «ТиВ» № 11/2007 г.) пожелал остаться в Нижнем Тагиле, а Марк Абрамович — поехать в Харьков. Мы с директором все заявления подписали. В Министерстве сочли, что мы сошли сума, но, предпочитая с И.В. Окуневым не ссориться, перевод всем желающим утвердили. Работа пошла спокойнее.

Как-то главных конструкторов танковых КБ страны собрал заместитель министра С.Н. Махонин и по какому- то поводу стал нас «прорабатывать». Когда мы вышли из кабинета начальника, И.Я. Трашутин сказал: «Почему он позволяет себе такой тон? Мы серьезные, ответственные люди. Воту Форда каждый мастер в кармане спецовки обязан носить памятку, в первом пункте которой ему предписано следить за тем, чтобы у каждого рабочего было хорошее настроение…» Я запомнил это наставление и сделал его законом своей работы.

У меня не было особых, специальных дней и часов приема по личным вопросам. Все заходили ко мне, когда хотели, в любое время. При разговорах я не обнадеживал пришедшего, если выполнить его просьбу было не в моих силах и возможностях. Если мог помочь — помогал.

На нашем заводе, как и везде, составлялись графики тарифных отпусков, причем отдел труда и зарплаты завода утверждал их только в том случае, если они были распределены равномерно по месяцам. Мы такие графики составляли, нам их утверждали, но работники КБ ходили в отпуск, когда это было нужно каждому. Естественно, абсолютное большинство гуляло летом. Я знал, что хорошо отдохнувший человек будет хорошо работать. Чтобы избежать возможных укоров по этому поводу, я, как правило, летом в отпуск не ходил.

При конструировании я старался не навязывать своего мнения, а добивался, чтобы конструктор логично подходил к желаемому решению. При таком методе каждый разработанный узел или механизм он считал своим родным, кровным детищем и болел за него.

Смолоду я был вспыльчивым и горячим, часто мог без злого умысла обидеть человека, а потом тяжело переживал случившееся. Но я никогда не ругал человека за выявленную в производстве ошибку, если он ее оперативно исправлял. В моей практике часто бывало так, что, обнаруживая причины поломок или непредвиденных выходов узлов и механизмов из строя, я убеждался в том, что они происходили из-за недостаточного внимания конструкторов к ситуациям, которые принято называть нештатными. Этот опыт приучил меня всегда делать так, чтобы в разработке учитывались по возможности любые ситуации, а в особенности такие, учет которых конструкторы называют «расчетом на дурака».

В связи с этим меня до глубины души возмутили объяснения академика А.П. Александрова, который на весь мир заявил о том, что чернобыльская трагедия произошла из-за нарушения девяти пунктов инструкции по эксплуатации реактора. Такое объяснение, по моему мнению, — издевательство над горем матерей тех ребят, которые доверились конструкторам, создавшим реактор, способный выйти из строя и взорваться только из-за того, что нарушены девять пунктов инструкции. Убежден, что подобные конструкции не имеют права на жизнь, а их создатели должны нести ответственность за свою с позволения сказать «работу».

Любые огрехи в деятельности КБ мы всегда делали предметом самой широкой гласности, старались не просто сказать о недостатках, но и показать, как следовало выполнить работу. Например, при выпуске чертежей в сжатые сроки качество их часто оказывалось низким, и отдавать такие чертежи копировщикам было просто нельзя. В таких случаях я выбирал самый плохой чертеж, перечерчивал его после работы сам или отдавал перечертить А. А. Барихину, а наутро на доске объявлений между вторым и третьим этажами висело два чертежа. На одном было написано «Как надо чертить», на втором — «Как не надо чертить». После этого качество чертежей значительно улучшалось. Бывало и так, что, обнаружив ошибку в каком-то из листов, я возвращал автору всю их стопку с просьбой самому найти ошибку.